Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [42]

мы шли ровно пятнадцать минут и вышли к заливу,

— ну вот она, грязь, — показала рукой сестра Евдокия.

Небольшой залив, с двух сторон окруженный скалами какого-то необычного цвета, песка нет, только грязь, она кажется почти черной, но когда разотрешь между пальцами, оставляет зеленоватый след, а потом кожа краснеет… море тоже более темное, это от грязи, люди, намазанные, стоят, как статуи, пока солнце ни высушит их совсем и грязь ни начнет осыпаться, вот тогда они идут в воду и смывают, смывают ее с себя, оставляя на воде темные разводы, а потом мажутся снова… снаружи люди кажутся одетыми в кожу, но когда выходят из воды, то их тела совсем гладкие и блестят…

… я наблюдала за некоторыми, сказала я Анне по телефону, и больше сказать мне было нечего, ну разве что… чувствую себя хорошо, так что не беспокойся обо мне.

II

Сегодня я сходила туда сама, но даже если бы и захотела натянуть на себя эту вторую кожу, я просто не могла себе это позволить. Заходить с повязкой в воду мне нельзя, она тут же станет грязно-кофейного цвета, а грязь попадет в рану… впрочем, есть там еще эта рана или нет, я не знаю, но сейчас я предпочла остаться под деревом на краю рощи и смотреть на тела. Они и голые, и в то же время как бы дважды одетые, кожа поверх кожи… и даже если бы не моя повязка, я все равно не решилась бы намазаться, я тут никого не знаю и некому намазать мне спину. Ну, почти никого, потому что вчера в столовой я смогла обменяться парой слов со своей соседкой, правда, совсем мимолетно и шепотом, но все же это уже похоже на знакомство, а на заливе ее не было, я бы ее разглядела, даже намазанную, уж очень она заметная. Вчера она сама подошла к моему столику и протянула мне руку, но я не могла ответить ей тем же и поэтому извинилась, в свою очередь извинилась и она, оказывается, она заметила меня со своего места и решила спросить, люблю ли я Шуберта. По ночам, когда она не может заснуть, она включает записи Шуберта, у нее хорошая стереосистема с множеством дисков, ей разрешили это делать из-за проблем со сном, но усыплял ее только Шуберт, это как таблетка снотворного, зимой-то всё нормально, но когда окна открыты, музыку просто невозможно удержать…

— я люблю Шуберта, — ответила я, — мне было приятно услышать его вчера вечером,

а она снова принялась извиняться за то, что совсем не выносит наушники,

— с наушниками я не могу уснуть, если лечь набок, то наушники мешают, мне в них больно, хотя, конечно, я понимаю, что следовало бы слушать в одиночку, через наушники… ведь кто-то может и не любить Шуберта…

— не беспокойтесь, — повторила я, — я люблю Шуберта.

Я рада, что мы познакомились, хоть она и не назвала своего имени. Потом вернулась за свой столик, к мужчине и женщине, с которыми сидела и в прошлый вечер, здесь вообще все люди сидят по своим местам, и у меня оно уже есть, только никто не садится рядом. Я узнаю ее имя и в следующий раз скажу, как зовут меня, это важно… я немного разволновалась, ну вот, поговорила с кем-то, в последнее время я не люблю произносить слова, да ведь, кроме Анны, врачей и сестер, мне и не приходится разговаривать… но о своем волнении я не сказала Анне, не стоит… после того как я трижды повторила ей, что видела только грязь, она могла бы растревожиться, подумать, что я замыкаюсь в себе, снова начинаю внутренне метаться, а это вовсе не полезно для моего здоровья, но мне трудно разговаривать по телефону, он не сдавливает уши, как наушники, а сдавливает слова… может быть, поэтому я ничего ей и не рассказала. Когда мы с сестрой Евдокией вернулись вечером после нашего путешествия к заливу с грязью, она вдруг почему-то захотела проводить меня до самого номера, странно, подумала я, и не согласилась, я бы хотела подняться с вами, настаивала она, о нет, благодарю, ответила я, и всё же… неужели она не понимает, это нетактично и подозрительно, но когда я стала возражать более решительно, сестра Евдокия улыбнулась, сказала до свиданья и до вечера и оставила меня, а я зашла в лифт и только там почувствовала, как горят мои щеки, значит, и вечернее солнце обжигает, моя кожа, наверное, покраснела, и нужно немедленно смазать ее кремом…

В номере я сначала ничего не заметила: мой взгляд инстинктивно обошел стену с зеркалом, лицо горело, и я сразу же прошла в ванную, с шумом пустила воду, я чувствовала себя потной и грязной, словно грязь проникла в мои поры… а вдруг она умеет проникать и через глаза? долго стояла под душем с рукой, отведенной в сторону, повязка совсем грязная, хоть бы кто-нибудь мне ее сменил, ни о чем другом не думала, а когда вышла из ванной — совсем голая, только с повязкой на руке, внезапно увидела: на месте зеркала на стене висит картина, та самая, банальная, или не так уж и банальная? о боже, неужели это доктор, милый доктор, а он милый? я спрошу его — вы что здесь, исполняете едва только возникшие и еще даже не высказанные вслух желания? лишь вчера я удивлялась, почему в номерах нет картин, и вот надо же… к правому углу рамы прикреплен конверт, одной рукой я открыла его и достала записку:

… надеюсь, что Вы приятно удивлены, я заметил, что она вам понравилась, зеркало вам совсем не нужно, а я могу временно обойтись и без картины. Если же Вы возражаете, только скажите сестре Евдокии, кто-нибудь из персонала вернет ее обратно.