Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [41]

она вдруг испытала раздражение и злость. Ведь Тереза — ее оправдание, идея будущего, и я хочу, чтобы все в это верили, а этот — не верит, и своим взглядом из-под очков демонстрирует это, говорит вслух, прямо, как будто знает, что она уже никогда не прикоснется к ней… она прикасалась к ней давно, через одного мужчину, которого не существует, а к ней никогда не прикасался ни один мужчина, по крайней мере, это общеизвестно. Церковь умеет доказывать такие вещи, особенно католическая, так что она, Анастасия, уже действительно не желает прикасаться к ней, хотя и сказала это прямо и подтвердит перед всеми, что ей нравится эта версия, но, кажется, не только ей, потому что она создает вполне убедительную перспективу, вперед, назад, в сторону, а почему бы и не вверх — если словами следовать за Терезой совсем вплотную, плоть до плоти, хотя к ней и нельзя прикасаться… но это знает только она и не позволит другим думать так,

— вы только снимите повязку поскорее, прошу вас, я действительно собираюсь писать, для меня это лучшее лекарство…

сказала она,

сказала я, и, наверное, в моих словах прозвучало отчаяние, но он по-прежнему улыбался своим мыслям и даже налил себе чаю, не предложив ей, как это бестактно, подумала я, он так недогадлив, увлечен своими мыслями, которые продолжает изрекать вслух, не обращая внимания на ее состояние,

— нет, вот увидите, вы не будете писать, даже когда я сниму вам повязку… но лучше не спешить… к тому же вы и не подозреваете, сколько всего интересного вам здесь предложат, милая Анастасия,

… сочинительство может и подождать, сказал он, не это сейчас главное, оно никогда и не было главным, подумала я, но замолчала, вспомнив о горизонте, в который, как бы я хотела этого, верили все, кроме меня, меня и нее, мы обе уже имеем право не верить… она почувствовала себя глубоко расстроенной, мысли путались.

Сделав над собой усилие, она поднялась со своего места, никто уже не пытался ее задерживать, доктор тоже встал, он пришел в себя и сейчас не показался ей таким уж длинным, хотя его голова возвышалась над ней.

— До свиданья, мадам, до свиданья, я так рад нашему знакомству, мы еще побеседуем с вами, поверьте… а сестра Евдокия всё вам объяснит о днях и часах, наполненных минутами, вы ведь знаете?.. вы только ни о чем не беспокойтесь, просто отдыхайте…

Выходя от него, она подумала, что так и не разобралась, что это было — кабинет врача или кабинет писателя, его шутку она не поняла и книг не видела… перед глазами стояли только каллы… когда она проходила мимо них, то остановилась на мгновение, заметив на столе рядом с вазой кисть, небрежно брошенную на белую скатерть в зеленоватой гамме, и ее кончик — маленькую зеленую запятую… этой кистью писалась картина, говорит картина, этой кистью нарисована кисть, но это не кисть… возможно, подумала она, это не так уж банально…

ей вспомнились чьи-то глаза, запятые…

я вспомню сейчас… сейчас вспомню…

на другие картины она и не взглянула, проходя через холл, вообще больше ничего не заметила, и расстояние разрослось до невидимых размеров, почувствовала только свою левую руку в его правой… и вышла в коридор.

ЭПИЗОДЫ

I

… ну вот, та самая грязь…

… я видела только грязь, сказала я Анне по телефону, время тянется так медленно. Она мне звонит каждый вечер, а я в третий раз говорю ей одно и то же — я видела только грязь…

Похожа на обычную, только чуть более липкая, но я еще не мазалась ею, только потрогала и растерла между пальцами, она необыкновенная, сказала сестра Евдокия. Я согласилась, чтобы она меня проводила, но только сюда, потому что это место в пятнадцати минутах ходьбы от санатория и идти надо по утоптанной дорожке через лес, если пойдете сами, можете заблудиться, здесь есть и другие тропинки, они вас заведут не туда… объяснила она, когда я начала возражать, чтобы она провожала меня куда бы то ни было, благодарю вас, сестра Евдокия, большое спасибо, но я предпочитаю сама, сама всё найду, но она убедила меня, объяснив, что вообще-то сюда можно попасть и другим путем — через пляж, ну, там трудно заблудиться, но зато потом нужно карабкаться по крутым скалам, поэтому меня следует непременно проводить через эту рощу, возразить мне было нечем. Да и зачем возражать, сестра Евдокия так мила, просто ангел, ее единственный недостаток в том, что она ничего не слышала о «Волшебной горе», и когда мы отправились сюда, я улыбнулась, раньше подобный недостаток казался мне непростительным, а сейчас мне было все равно… я даже склонна простить это лично ей, в сущности, я всем прощаю лично, благодарю вас, сестра Евдокия, вы так милы, она покраснела от радости, как ребенок, и стала похожа на ангела со своим курносым носиком, когда зашла за мной в номер и начала извиняться за тот непростительный жест, ну, тогда, когда она отдернула руку, не надо было вообще протягивать мне ее, но раз уж протянула, недопустимо было ее отдергивать, вот и доктор рассердился, но она полностью осознала свою ошибку… простите меня, и мы отправились в путь. Эта дорога действительно приятна, за деревьями виднеется море, а в этот час солнце начинает клониться к закату и слышатся крики птиц, здесь поблизости озеро, и, оказывается, лечебная грязь частично состоит из озерного ила, вода выносит и тину, и грязь, всё это смешивается, наслаиваясь, как раз в том месте, где море и озеро подходят совсем близко друг к другу: смотришь на море, обернешься — а там, за деревьями вдали, виднеется озеро — одно пресное, другое соленое … и тина, и грязь…