Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [29]

Шрифт
Интервал

Сквозь стеклянную дверь Анна посмотрела на стену комнаты, я еще с вечера успела расставить все книги — они заняли две полки над письменным столом.

— Ты как будто собралась сидеть здесь целый год…

Анна улыбнулась… улыбнулась и я, если б могла, я бы и впрямь осталась: место чудесное, вокруг никого, здание санатория приютилось на высоком берегу… только море, скалы, никакого шума, лишь ветер и волны, по крайней мере, в эту первую ночь здесь я не слышала ничего другого.

— Я бы осталась, — сказала я, — но врачи считают, что я приду в норму за месяц, самое большее — за два…

— хорошо бы, да, наверное, — ответила Анна не слишком уверенно, поднялась из шезлонга, вошла в комнату и стала разглядывать книги, явно ожидая, что я последую за ней, чтобы проводить, но я, как завороженная, продолжала смотреть на зеленоватую воду моря, простирающегося до горизонта, совершенно синего,

— на юге море синее, а здесь оно зеленое, ты не находишь? — спросила я, не доверяя своим ощущениям, но она согласилась, да, ведь это север, здесь оно иногда бывает и серым, а я продолжала, — и вообще, это очень далеко от Софии, тебе нет смысла приезжать сюда, я буду нервничать, когда ты за рулем.

Звучало логично после всего, что случилось со мной, но она не ответила, не знаю, согласилась или нет, рассеянно листая «Волшебную гору», которую сняла с полки.

— Я всегда представляла себе санаторий похожим на тот, из «Волшебной горы»… и не читай слишком много, не перестарайся, ладно?

Разумеется, здесь не горы, а море, хотя, может быть, и волшебное.

— Не буду. Это так, любимые страницы, Анна… но и писать попробую… если смогу, хотя, возможно, уже никогда не смогу.

Анна удивленно взглянула на меня, какая связь? Нет никакой связи… я выразительно кивнула на свою правую руку, все еще забинтованную, и даже пояснила:

— Если бы у меня здесь был компьютер, я могла бы стучать по клавишам и одной рукой — слова для левой руки, как тот концерт Равеля[7], но компьютера нет.

Анна скептически посмотрела на мои руки и быстро отвела взгляд, ощутив неловкость — мизинец на левой руке неподвижен уже много лет, именно тогда я перестала играть, но он хотя бы на месте, а вот на правой я потеряла мизинец совсем недавно.

— Не везет им, моим рукам, — я подтвердила ее мысли, — но все-таки попробую писать, как только снимут повязку,

мне хотелось убедить себя, прежде всего. Анна поставила «Волшебную гору» на полку,

— начнешь что-нибудь новое?

новое? Это прозвучало для меня как-то странно, разве существует еще что-то новое?

— да нет, какое новое, попытаюсь закончить «Святую Терезу», не хочется бросать, возможно, отсюда я смогу перебраться в Авилу… лишь бы повязку сняли… а то, может, дневник заведу, буду записывать… представляешь?.. встала, на завтрак не пошла, спустилась к пляжу, потом обедала… и так каждый день…

я пыталась шутить, но наверняка все это звучало не слишком весело, пришлось объяснять…

— нет, правда, попробую, я люблю Терезу, да и пора, наконец, покончить с прошлым.

Анна подошла ко мне и поцеловала.

— Было бы неплохо, только смотри не развороши его снова…

я поднялась с шезлонга.

— Ладно, тебе пора, позвони, как приедешь, вечером я буду здесь, у телефона, да тут и некуда ходить, все так изолированно…

Я проводила Анну через парк санатория, и, пока мы шли, смотрела на зеленые деревья, огромный дуб в глубине сада, смоковницы, усыпанные плодами, кипарисы, траву — несколько разбрызгивателей осыпали ее мелкими, как роса, каплями, вдоль аллеи, вымощенной каменными плитами, тянулись ряды цветов и розовых кустов, мы прошли мимо беседки, там спокойно разговаривали две женщины, больше никого и ничего вокруг, только за забором с десяток небольших домиков, наверное, для обслуживающего персонала.

— потом разберусь, где тут что, пока ничего не знаю…

в сущности, говорить уже было не о чем, Анна отметила, что я хожу уже совсем неплохо, а всего неделю назад передвигалась с явной опаской, словно сомневалась в твердости почвы под ногами…

— и все же будь осторожна,

— буду…

… мы прошли к большим воротам с высокой кованой решеткой ромбами, только ее я и запомнила, когда вчера вечером мы позвонили и в темноте ждали, пока нам откроют. Тогда они заскрипели, сейчас — тоже, а за ними на дороге — машина Анны… и правда, не о чем говорить, она обняла меня…

— береги себя и присмотри за собакой, — сказала я,

— ты тоже… береги себя.

— я буду представлять, что живу на Волшебной горе… но я вернусь, обещаю.

Это должно было прозвучать оптимистично, но Анна заглянула мне в глаза.

— Скажи все-таки, почему ты это сделала?

Я не поняла ее…

— что именно?

— ладно, ничего, — сев в машину, Анна помахала мне изнутри.

Дорога покрыта мелким щебнем, из-под колес вылетели камешки, один из них упал мне под ноги…


Когда я закрывала за собой ворота, они снова заскрипели раздражающе и тревожно на фоне замершего в спокойствии воздуха: цветов, травы, водяных брызг, орошающих почву, старательно уложенных камней… правда, всегда найдется что-нибудь, пребывающее в запустении, не бывает так, чтобы все было идеально… и пошла к зданию по боковой аллее вдоль ограды — решетки из небольших ромбов, соединененных друг с другом, как на воротах, с маленькими заостренными шипами, на уровне глаз — взгляд скользит по ажуру решетки, пока она не скроется в кустах, это мне что-то напоминает, не могу вспомнить, что именно, потом аллея завернула, огибая здание, и устремилась к центральному входу, обращенному к морю. На мгновение я остановилась, рассматривая фасад дома — белого, с высокими эркерными окнами и террасами в решетках вроде той, что опоясывает сад, очевидно, санаторий строился давно, а позже обновлялся, подумала я и направилась к входу. В сущности, это вполне мог быть и выход, неясно, как проектировалось здание, идеально симметричное и с другой стороны, от парка и с дороги, там точно такой же вход… семь широких ступеней между колоннами, стеклянная дверь… если встать перед одной дверью, то сквозь прозрачное стекло можно увидеть дверь напротив, тоже стеклянную… одно направление… другое… невозможно понять, где здесь вход, а где выход… я предпочитаю войти со стороны моря. Сейчас все мое внимание сосредоточено на каменных плитах и собственных шагах, да, действительно, никакого страха, а раньше, когда месяц назад я только встала на ноги, не смела и шага ступить, и так продолжалось день за днем, и причина была не в теле, а в моей душе, потом разошлась понемногу… но эти плиты такие твердые, и я чувствую спасительную эластичность сандалий, в них уютно… так, теперь — ступеньки перед входом… между колоннами висит гонг, он, должно быть, созывает кого-то, интересно, когда он зазвучит… а сейчас мне надо зайти к доктору, так мне посоветовали в Софии, потом, потом все рассмотрю, прочувствую ритм здешней жизни, впрочем, а есть ли здесь ритм или мне придется создавать его для себя самой, без ритма нельзя… вот, например, этот гонг, когда он зазвучит, он создаст ритм… ладно, сейчас все выясню…


Рекомендуем почитать
Сорок тысяч

Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.


Зверь выходит на берег

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Голубь с зеленым горошком

«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.


Мать

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Танки

Дорогой читатель! Вы держите в руках книгу, в основу которой лег одноименный художественный фильм «ТАНКИ». Эта кинокартина приурочена к 120 -летию со дня рождения выдающегося конструктора Михаила Ильича Кошкина и посвящена создателям танка Т-34. Фильм снят по мотивам реальных событий. Он рассказывает о секретном пробеге в 1940 году Михаила Кошкина к Сталину в Москву на прототипах танка для утверждения и запуска в серию опытных образцов боевой машины. Той самой легендарной «тридцатьчетверки», на которой мир был спасен от фашистских захватчиков! В этой книге вы сможете прочитать не только вымышленную киноисторию, но и узнать, как все было в действительности.


Фридрих и змеиное счастье

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Олени

Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.


Детские истории взрослого человека

Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.


Разруха

«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.


Матери

Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».