Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [27]

Ну вот — везде темно, и он выходит.

Закрывает двери на ключ, кивает полицейскому — все в порядке, ut queant laxis. Когда ему дали здесь комнатку на чердаке и работу, как инвалиду, он почувствовал себя абсолютно счастливым. Потом — почти. Работа считается легкой, но она ответственная, они просто не понимают: надо выйти самым последним, выключить рубильник, все закрыть… при этом у него все ключи, и однажды один господин, органист, просил пустить его ночью в зал — порепетировать на органе, дома у него органа нет. Предлагал и деньги, но он отказался. Не имеет права, вся ответственность на нем, эти ключи, в сущности, ему доверили.

Mira gestorum

ступенька

Resonare fibris

ступенька

И точно внизу, на площадке — последняя строчка, как будто специально все вычислили, совпадает…

Ut queant laxis…

Звучат аплодисменты, значит, он правильно рассчитал время. Точно пять шагов от его подъезда до входа в зал, снег все идет и уже давно, наверное, засыпал слуховое окно в его комнате, так что он готов к самому плохому, но здесь дворники чистят снег постоянно, пять шагов ему вполне по силам, и он их делает, как будто не боится поскользнуться… Он входит через дверь в здание филармонии, никто его не останавливает, все его знают, и ему это приятно. Но он — ни слова, у него своя работа, и она важнее, чем у них, а когда закончит, никого здесь уже не останется…

Слова — не нужны.

В тот момент, когда он входит, аплодисменты внезапно смолкают, это значит — бис, и у него еще останется немного времени, чтобы заглянуть в гримерную, так, на всякий случай, вообще-то это не его обязанность, но люди так небрежны, а ему отвечать…

нет, все в порядке, везде чисто.

Можно пока посидеть в глубине фойе, оттуда все видно — кто входит, кто выходит, кто поднимается на балконы, а кто — спускается, и подождать. Это долго, конечно, но на всякий случай…

Ut queant laxis…

… иногда он мечтает, как славно было бы побегать по лестнице, перепрыгивая через одну ступеньку, через две… вверх… вниз… Но тогда пришлось бы читать стишок совсем вразнобой, а когда сидит на одном месте, вот как сейчас, без дела, может потренировать свою память…

Mira gestorum

Labii reatum

… а потом сразу

Ut queant laxis

Sancte Johannes…

… только вот его тело никогда не даст ему это проделать…

Sancte Johannes…

Sancte Johannes…

… Вот и последние выходят. Больше никого. Обычно остается тот, кто играл, тогда и начинается настоящая работа. Музыкант всегда выходит последним — поздравления, цветы, иногда переодевание. Женщины переодеваются обязательно, мужчины редко. Этот сегодня — мужчина, значит, задерживаться не будет.

Дверь гримерной открывается, да, он не переоделся, в этом же костюме и пришел, он видел его сегодня… не такой, как другие, белобрысый, говорили — то ли немец, то ли еще кто. И что скрипка у него какая-то особенная, это он слышал еще несколько дней назад. Вместе с ним выходит молодой парень, он раньше пришел, несет его скрипку, оба одеты почти одинаково. Смеются. У дверей их ждут, и машины там, так что пальто им не нужны, хотя и снег… Но все это его не интересует, сейчас ему пора начинать.

Пусто.

Тихо.

Он идет. При ходьбе откидывает ногу в сторону, очень ритмично.

У этого зала свой запах, он любит его, и вечером, перед тем как спуститься вниз, думает о нем, предвкушая, как будет его вдыхать. Он — не от женских духов, он свой, особенный. И даже когда зал пустой, запах ощущается еще сильнее.

Он начинает со сцены — стулья оркестрантов вынесены, дирижерский пульт — тоже, только рояль остается на своем месте и орган, паркет слегка поскрипывает, на полу несколько листочков от цветов, это уборщицы недоглядели, но он их сейчас подберет. На сцене больше ничего. Ничего.

Пусто. Можно выключать свет.

К партеру вниз — четыре ступеньки. Всего четыре, но они слишком круты для него, их и с Ut queant laxis не осилить, даже если говорить все строчки подряд до Sancte Johannes, поэтому он проходит через сцену и попадает в партер через одну из дверей, направляется вдоль рядов, иногда замечает что-нибудь на креслах или под ними — украшения, бумажники… и всегда сдает все это на следующий день. Но сейчас ему кажется, что он слышит шаги. Нет, не кажется. Действительно, шаги. Его нога откидывается в сторону слишком резко, неожиданно быстро. Он возвращается в фойе — а, тот парень, который был с музыкантом, вернулся, идет к гримерной.

Он идет за ним, парень оборачивается и улыбается. Красивый. Высокий. Как ангел с картины, и волосы кудрявые. Произнес несколько слов, но он не понимает, наверное, забыли там что-то. Входит в гримерную и тут же возвращается, в руке — один цветок. Белый. Снова улыбается, на этот раз и он пытается улыбнуться в ответ — мол, ничего страшного, ну, забыли что-то. Смотрит, как тот выходит из дверей, сливается с пеленой снега и исчезает в ней. Все-таки надо проверить гримерную, он чувствует — что-то не так. Открывает дверь и, еще в темноте, ощущает тяжелый запах — ну, конечно же, всё не так, всё совсем не в порядке — они оставили все цветы, не взяли с собой, а ему теперь — что делать? Если бы гардеробщицы знали заранее, они бы их разобрали, хоть порадовались бы, ну а ему-то теперь что делать, к себе наверх он мог бы взять, но только один букет… но вообще-то они ему не нужны… и что делать… он, конечно, подумает, но пока думает, можно делать что-то другое, и так времени потерял достаточно, а еще на балконы подниматься… снова ступеньки…