Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [114]

— не волнуйтесь, — сказала она, — ни в коем случае не беспокойтесь, морю некуда его унести, оно вернет его обратно, ведь весь залив на виду, а волны всегда бегут к берегу, вот ведь и лодку оно вернуло…

а я совсем забыла об этом,

— спасибо, что не сердишься, — сказала Анастасия,

— не сержусь, все выбрасывается обратно на берег. Мне только неловко… — она прижалась ко мне, словно ища защиты, — неловко, что я осталась просто так…

— здесь ни у кого нет алиби, Виола,

прошептала я, но она, наверное, не поняла, хотя и успокоилась, маленькая еще, ее легко успокоить. Когда-нибудь позже, время здесь необозримое, я расскажу ей, какая была глупая, утверждая, что я здесь из-за святой Терезы, но это оказалось лишь оправданием, и о Терезе ей расскажу, хотя о ней я вспоминаю, лишь когда смотрю на решетку сада или вижу кого-нибудь босым… или когда сама хожу босиком… а потом я скажу ей то, что сказала мне Ханна — ты это себе вообразила, не беспокойся об этом, — и она поймет, как поняла это я. Здесь время большое, его хватит, чтобы всё понять. А потом я расскажу ей, как я думала, что я здесь из-за Ханны, потому что у нее никого нет, но это не так… Ханна может без меня, но есть кое-что, без чего не могу я… потом расскажу ей о большом времени, человек может решить, что он здесь из-за него, но оно — само по себе и не может быть ни поводом, ни следствием, оно существует лишь для того, чтобы я рассказала это Виоле…

я думала… воображала себе…

а смешнее всего была повязка…

… но мысли, которые возникали у Анастасии и кружились в воздухе среди тайных капель, снова не пришли к своему концу, время для них еще не наступило, как и для голоса, который прозвучал в столовой и прервал их, очевидно, смущенный тишиной, но намеревающийся приземлить ее в естестве слов,

— сестра Евдокия, сестра Лара, а потом, что потом? Мы же должны решить, как…

сквозь пелену мыслей это проникло ей в уши, что как? Но сестра Евдокия остановила и голос, и вопрос,

— давайте подождем, всё отложим на потом, я, разумеется, всё вам скажу, но не сейчас,

и сняла полотенце с хлеба. И вот уже все смотрят на ее руки, как легко она ломает его, нажимает сверху одним пальцем, и он погружается внутрь, а снизу подпирает его мизинцем, легкое движение — и кусок отделяется, и ни одной крошки… вряд ли она могла бы так разламывать хлеб, без мизинца, и тайком пошевелила им, но кто знает, может, он и на месте…

… и забыла о нем. Тишина проглотила его из-за отсутствия времени, но слова «нет времени» сродни словам «всему свое время», когда-нибудь она объяснит Виоле всё, чего и сама не понимает, но сейчас всё сосредоточено в руках сестры Евдокии, где-то там, между ее пальцами течет время, потому что они — мягкие, как мякоть хлеба, разламывают его поровну, и каждый ждет свой кусок, сливаясь с ним, глаза превращаются в руки… Ада могла бы нарисовать их, все эти руки, ее руку, Ада может нарисовать и мою руку, ничего, что она не ангельская, зато раненая, она тоже смотрит со своего места, с другой стороны от Ханны и, наверное, уже их рисует, вон как подрагивает ее рука, прикасаясь к руке Ханны…

но вот отломили и последний кусок… а точно ли их посчитала сестра Евдокия?

вдруг она вспомнила о собаке,

как я могла забыть про собаку?.. один кусок, два куска, три… и когда она наклонилась над моим плечом и протянула мне мой хлеб, я спросила

— сестра Евдокия, там на улице сидит собака, она странная, больше похожа на овцу… но думаю, она здесь из-за меня, можно я ее потом покормлю? Найдется что-нибудь для нее?

— найдется, — ответила сестра Евдокия.

Свой кусок я взяла правой рукой,

всё дело — в непонимании,

подумала она. Но сестра Евдокия осталась стоять рядом, даже наклонилась еще ниже, словно для нее было очень важно, чтобы никто посторонний ее не услышал,

— я рада за вашу руку, Анастасия, потом подойдите ко мне в лабораторию, я ее смажу, у меня есть специальная мазь,

— значит, я не сделала ничего плохого?

— нет, разумеется, раз доктор разрешил…

и отошла, чтобы отдать хлеб Ханне, Аде, Мэтью…

сестра Евдокия сделала полный круг и вернулась на место, а все молча начали есть. Оголодавшие чувства приняли тепло хлеба, смешав его с ароматом липы, тимьяна… глоток… терпкий вкус лимона,

ничего не может быть лучше,

но так подумали все, не только Анастасия, и не только Ханна, и не только Ада, и не только мисс Вера, и не только Михаэль, и не только…

ничего другого и не нужно.

И в момент, когда все они положили в рот свой последний кусок, ручка двери опустилась и дверь стала открываться, кто-то явно толкал ее локтем, значит, и на последнее свободное место есть человек, но остался ли еще и кусок хлеба?

А когда дверь открылась полностью, в столовую вошел господин Дени, маленький, с огромной миской в руках, с которой свисали гроздья винограда. Солнечный, золотистый… и вместе с виноградом возник еще один аромат, он прибавился к тайным каплям, плавающим в воздухе, а господин Дени подошел к столу… лицо, похожее на череп, светящаяся улыбка… и все, еще не прожевав, наперебой заговорили,

— как это чудесно, господин Дени,

— виноград,

— этот завтрак превратился в настоящий пир, просим вас, господин Дени, садитесь,