Диковинные истории - [55]

Филиппа достала откуда-то бутылку красного вина и разлила по кружкам, потому что рюмок в доме Илона и Оресты не было. Илон расслабился, расстегнул жилет. Филиппа подперла голову ладонью и вглядывалась в него с выражением, которое он принял за восхищение.

– И все так, как показывают по телевизору? – спросила она. Филиппа имела в виду: оживает ли Монодикос, начиная с пальцев, а потом в эфире слышен стук его сердца? А почему не показывают его лицо?

Ореста добавила:

– Я всегда жалела, что все это настолько неживописно, что не играют фанфары, не зажигается свет.

Илон улыбнулся. Он не проводил это время дома с семьей. В этот момент все реконы дежурят, все готово и в мрачных помещениях Клиники дожидается звонка, который всегда звучит так, словно возвещает о катастрофе. Тогда они срываются с мест и бегут на свои посты. Великий День, называемый Эйнай – словом, взятым из древнего языка и означающим «Я есть», – для них выглядел иначе, чем в этой прямой трансляции. Беспомощное тело, следы ран, запавшие глаза и виски, холод кожи и дыхание, которое вдруг возникает в этой мертвой оболочке. Дрожь пальцев, нервные импульсы, оживание крови, которая внезапно разгоняется и начинает течь. Когда заканчивалась трансляция, у них взвывала сирена, с треском загорался свет в коридорах, и кровать с телом Монодикоса бегом везли в Реанимационный зал. Когда она проезжала по ярко освещенным переходам, многие реконы опускались на колени и прятали лица в ладонях. Другие стояли с опущенными головами, выражая свою человеческую беспомощность. Это правда, оживание не было живописным процессом, как хотелось бы того Оресте. Монодикос, подключенный к человеческой аппаратуре, возвращался к жизни медленно, но неудержимо. Жизнь появлялась в виде мелких импульсов в мозгу, минут через десять присоединялось сердце, сперва один удар, потом еще, наконец наступал момент, когда оно начинало биться мерно, четко. Ночью все каналы передавали этот ритм, ничего больше, только это бум-бум-бум воскресающего сердца. Тогда на всей земле наступала тишина, до самого рассвета, когда огромный взрыв радости приветствовал возродившийся мир.

– Хотя, – тут Илон заколебался, но искушение выдать кому-нибудь этот секрет, высказать его наконец, было слишком велико, – в этом году транслировали сердцебиение, записанное в прошлом.

Не дожидаясь вопроса «Почему?», он добавил:

– Потому что нынешнее было настолько слабым и неритмичным, что не годилось для трансляции.

Филиппа подлила ему еще вина. Илону оно нравилось, он уже много лет такого не пил.

– Я вижу это вблизи на протяжении уже двадцати четырех лет и повторяю, что в этом нет ничего радостного, – продолжал Илон, расслабившись, – и что жизнь возвращается неохотно, со скрипом. Каждый год я боюсь: вдруг на этот раз не удастся, вдруг наступит конец, и тем не менее двадцать четыре раза я видел, что это происходит на самом деле. Вы тоже испытываете странное чувство оцепенения, у вас тоже мурашки бегут по коже? Я думаю, у всех так… Всех людей на свете охватывает сомнение: а вдруг на этот раз не получится? Ведь это чудо, а чудо имеет право быть капризным и может не повториться. Но все удается. Хотя, в сущности, до сих пор никто не знает, как это происходит.

После вина, к которому он не привык, Илон почувствовал прилив безотчетной сентиментальности, и глаза его наполнились слезами. Смутившись горячей волны чувств, он вздохнул. Оперся о стол и хотел было встать, чтобы пойти спать, но Филиппа неожиданно накрыла ладонью его руку и шепнула:

– Посидите с нами.

Илон вдруг понял, что что-то не так. Почувствовал, что эти две женщины чего-то от него хотят и что вот-вот наступит момент, когда он узнает, в чем дело, хотя не готов к этому. Ему захотелось уйти.

– Я не должен с вами обсуждать такие вещи, это нездоровый интерес. Таков порядок нашего мира, другого не будет.

– Возможен и другой порядок, – тихо отозвалась Филиппа.

Он взял со стол свои очки и встал. Ореста встала перед ним:

– Илон, у нас есть идея – отдать его обратно, туда, откуда он взялся.

Илон не понял, что она говорит.

– У кого это «у нас»?

– Спокойно, – сказала Филиппа. – Спокойно, Илон, мы маленькая организация, группа…

Постепенно до него дошел смысл ее слов. Илон почувствовал, как кровь приливает к лицу, как оно краснеет. Его организм начал готовиться к какой-то воображаемой борьбе, мысли разбежались в стороны, и он не мог их собрать.

– Те, что унаследовали протест? – помолчав, спросил он иронически. Это была единственная реакция, на какую он был способен. Сарказм. Он почувствовал, что его обманули, предали.

– Мы действуем, руководствуясь разумом и сердцем, – сказала Филиппа, пристально глядя ему в глаза.

У Илона перед глазами возникли ядовито-красные обложки брошюрок Оресты.

– Это ты дуришь ей голову! – воскликнул он, схватил Филиппу за плечи и потряс; она не сопротивлялась, словно кукла, маленькая, хрупкая. С грохотом упал стул. – Ты заворожила мою дочь, чтобы добраться до меня, чтобы подговорить ее на преступление.

– Успокойся, Илон. Это не преступление, это обычное сочувствие к другому человеку.

Илон отпустил ее.