Дикая слива - [78]

Он не знал, плакать ему или смеяться при виде того, как внук императора подрастает в тайге. Мальчики начали ходить, и за ними был нужен глаз да глаз. Неуклюже ковыляя друг за другом по мшистому ковру, они, случалось, падали или натыкались на деревья, но оба научились ловко отмахиваться ветками от слепней и мух.

Мэй следила за ними, варила на костре гаоляновую или чумизную кашу, жарила пойманную артельщиками дичь, нанизав ее на оструганные ветки, стирала одежду мужчин, а еще собирала и прокаливала в печи орехи, пока они не раскрывались на две половинки, которые она складывала в мешок. Эти продолговатые орехи с высоких стройных деревьев были очень питательны и вкусны.

Ни она, ни Кун не строили планов, просто жили, радуясь каждому дню, друг другу и своим сыновьям. Им было довольно уверенности в том, что руки Юйтана Янчу едва ли дотянутся до этого далекого тайного места.

По ночам, сжимая жену в объятиях, Кун шептал:

— Я никогда не думал, что мы выйдем живыми из этой переделки!

Мэй была счастлива. Ей было так же хорошо с ним на набитой мхом подстилке, как и на шелковом покрывале.

Когда они почти успокоились и уверились в будущем, произошло событие, вновь перевернувшее их жизнь.

Однажды И-фу привел в тайгу новенького.

— Этот парень пришел с юга, — сказал он. — Его жена тяжело больна, и он надеется, что ей поможет банчуй. Но это произойдет только в том случае, если он сам отыщет корень или это удастся сделать его кровному родственнику.

Взглянув на юношу, Кун обмер: перед ним стоял Юн.

Он не знал, заключить ли младшего брата в объятия или сперва попытаться что-либо объяснить. Юн смотрел с враждебным изумлением и держался как чужой.

— Жизнь полна чудес, — неловко произнес Кун. — А иначе разве мы смогли бы встретиться!

— Жизнь полна предательства и горя, — заметил Юн. — Мы с Тао знаем это не понаслышке.

— Тао жива?! Юйтан отпустил ее?! Мэй будет очень рада, — не совсем искренне произнес Кун.

— Полагаю, тут нечему радоваться, — мрачно промолвил Юн. — Вот уже почти год как я ищу средство вернуть ей то, что она потеряла по твоей вине.

— Я ни в чем не виноват. Тао выдала Юйтану мою тайну, и мы с Мэй и сыном чудом спаслись от гибели.

Темные глаза Юна метали молнии.

— Полагаю, она проболталась случайно, а потом твой князь приказал бить и насиловать ее!

— Она сделала это расчетливо и хладнокровно.

Юн сжал кулаки, и его лицо потемнело от презрения и гнева.

— У тебя хватает совести сваливать свою вину на женщину?! Ты всю жизнь притворялся, изворачивался, лгал. После того, как ты трусливо сбежал, по твоей вине страдали и гибли люди. Скажи, что это не так?!

Кун сник.

— К сожалению, ты говоришь правду.

Узнав о том, что Тао не только жива, но и находится в ближайшей деревне, Мэй в самом деле обрадовалась и пожелала немедленно навестить сестру, и у Куна не хватило духу возразить.

Юн тоже не стал препятствовать, однако за время пути не сказал Мэй ни единого слова.

Они шли по изрезанной глубокими ущельями местности, которая казалась бескрайней, и где человек был песчинкой, случайно занесенной ветром в этот каменный океан.

В куртке и штанах, в надвинутой на глаза шляпе, со спускавшейся по спине толстой косой Мэй напоминала симпатичного юношу. Юн поражался изяществу ее походки и легкости движений. Прежде ему чудилось, будто старшая сестра Тао не стоит и ее мизинца, но теперь он начал думать, что мужество, терпение и цельность Мэй — это дар богов.

Когда Юн впервые встретил Тао, она показалась ему похожей на прекрасную беззащитную бабочку со сверкающими на солнце крылышками. Обнимая девушку, он чувствовал слабые мышцы и нежные косточки под нежной кожей. Ему хотелось оберегать ее от непогоды и злых людей.

Со временем он понял, что Тао способна себя защитить, и был слегка разочарован вспышками ее жестокосердия и равнодушия. Когда она долгое время не являлась на свидания, Юн впал в отчаяние и заподозрил неладное. Она решила его бросить или с ней случилась беда?

Он бродил под стенами княжеской крепости, пытаясь узнать, в чем дело. Кун тоже куда-то пропал, и о нем ничего не было слышно. Состоялись пышные похороны старухи, матери князя, но в толпе скорбящих родственников и слуг не было видно ни Куна, ни Мэй.

Неизвестно, сколько времени Юн страдал бы в неведении, если б случайно не узнал о сумасшедшей бродяжке, побиравшейся в округе. Болтали, будто после жестоких пыток ее отдали на поругание воинам, а когда она повредилась умом, приказали выкинуть на улицу. Отыскав ее, он был потрясен тем, что осталось от красивой и веселой Тао, а узнав о том, что Кун объявлен самозванцем и что он бежал, обвинил во всем старшего брата.

Юн и Мэй вошли в хижину. На покрытом войлоком кане лежала женщина, казавшаяся одновременно молодой и пожилой. На ее лице не было морщин, но в волосах мелькала седина.

Подойдя ближе, Мэй встретила пустой, бесчувственный взгляд. Лицо женщины ничего не выражало. Казалось, ее покинуло нечто сокровенное, из нее будто вытекла сущность.

Сердце Мэй лихорадочно забилось, и она повернулась к Юну. Тот подтвердил ее опасения:

— Теперь она не разражается безумным хохотом и не несет чепуху, но зато похожа на мертвую.