Дикая кровь - [43]

— Мой почтенный отец Иженей, лучший князь многочисленного племени езерцев, велел передать: не защитите нас от монголов, все улусы откочуют к Алтын-хану, — угрюмо произнес Атаях, глядя на подбирающееся к его ногам бойкое пламя костра.

— Алтын-хан приказал всем князцам Киргизской орды кочевать к нему со своими улусами, — упавшим голосом подтвердил Мунгат.

— Вы клялись на вечное холопство нашему царю. Али про то позабыли? — насупившись, спросил Степанко. — Да я сам к хану поеду, пусть государевых ясашных изменою не прельщает.

— Ты никуда не поедешь! — грубо отрезал Атаях.

— Зачем так говоришь государеву послу? — осерчал Степанко. — Али я сам не найду монголов без проводника?

— Мы не пустим тебя к Алтын-хану, пока не скажет Ишей, как быть.

И поняли казаки, что переменчивая их судьба теперь целиком в руках Ишея. Если начальный князь Киргизской земли бесповоротно решит идти к монголам, то посольству Степанки не сдобровать. Если же Ишей ответит Алтын-хану отказом, киргизы будут неусыпно охранять послов, чтобы не допустить расправы над ними и тем не ввести в гнев красноярского воеводу.

— А ну как убегу от вас к Алтыну? — задиристо спросил Степанко.

— Тебя убьют монгольские люди. Они стоят везде, по всей степи, — жестко сказал Атаях. — Лучше ждать.

Подали и разлили по берестяным чашкам кислый айран[4]. Ивашко сперва отставил свою чашу: церковными законами православным накрепко запрещалось пить всякие басурманские напитки. Но, скосив глаза на Степанку, увидел, что тот уже пьет, и сам Ивашко отчаялся согрешить на этот раз. Как-никак они послы, а с волками жить — по-волчьи выть, так говорят; не выпьешь айрану — не двинется посольское дело.

Один Якунко мысленно сказал себе: хватит. На славу угостил Мунгат его летом — до сих пор спина саднит и чешется. Однако большой обиды на качинца казак уже не таил. Что взять с похолопленного киргизами, подневольного кыштыма? Ему приказали, он и готов всякий обман учинить. Вот если бы попался сам Иренек, не дрогнула бы казачья рука, хотя Якунке и было ведомо, что за убийство князца придется держать строгий ответ перед самим воеводой. Указ царя-батюшки вышел, чтоб никакой драки не учинять с инородцами, идти к ним с великим бережением и лаской. Но такова, видно, и есть никудышняя судьба всех казаков, живущих на порубежье — беды им творятся многие.

Потом подали вареное мясо крупными кусками в деревянном корытце и араку в корчажках. Мунгат заметил, что Якунко не пьет, дружески заулыбался, показывая на нетронутую казаком чарку. Удивился Якунке и Степанко:

— Пей, коли угощают.

— Душа не принимает зелье проклятое, — с досадой произнес казак. — Ведь в ней, в араке, все девять ядов.

— Какой яд? — Мунгат вскочил на ноги.

— А первой — пена изо рта верблюда, что бьет во время гона, оттого захмелевшие бражники и скрежещут зубами, — охотно пояснил Якунко. — Опять же в араке глаз бешеного волка, оттого и мутится взгляд у пьяного бражника.

— Еще что есть? — единственно затем, чтобы поддержать праздный разговор, спросил Степанко. Надо ж было показать Атаяху и Мунгату, что русские не больно испугались Алтын-хана, русские сильны, вот и нет никакой тревоги у послов доброго в мире, но страшного в гневе красноярского воеводы.

Якунко ободрился, что его слушают, что на него смотрят все, и продолжал, увлекаясь:

— Там и мозг медведя, иначе, перво дело, не валило бы бражников ко сну, словно медведей.

И невольно вспомнилось, как тогда уснули они с Тимошкой. Арака крепко усыпила их. А пришли в себя уже опутанные арканами. И Хызанче больно хлестала по спине сыромятной плеткой.

— Чего смолк? — голос у Степанки игрив и звонок.

— А еще там дух женкин, от него похоть у бражников, — сказал Якунко и — была не была — жадно схватил чарку с аракой и опрокинул в заросший волосами рот.

Юрту забил безудержный лихорадочный смех. Больше других, пожалуй, смеялся Ивашко, который всерьез принял досужий рассказ казака. Но если в араке девять ядов, то зачем же Якунко пьет ее?

— А в человеке десять. Потому человек и может пить араку, что у него есть яд лишний, — хитровато подмигнул Якунко одним и другим глазом.

Мысли у Степанки были далеко-далеко отсюда. Он явственно представлял себе, с каким недоверием отнесется воевода к вынужденной задержке посольства в Мунгатовом улусе. Но что можно сделать теперь? Что бы предпринял Михайло Федорович на месте Коловского? Сидел бы вот так и ждал Ишеева решения? Пожалуй. Идти к Алтын-хану — догонят и убьют, возвращаться на Красный Яр, не исполнив наказа воеводы, нельзя. Отписку бы тайно послать воеводе, да только с кем пошлешь?

Ивашко мыслями тоже был дома, с Федоркой. Скучает, поди, парнишка, ждет отца приемного, однако дождется ли? Киргизы жарко спорят, кого им теперь держаться, и если пойдут за Алтын-ханом, то Федорко осиротеет. Ивашко не боялся собственной смерти, но и помирать ему тоже вроде как не хотелось.

Атаях вдруг поднялся, коротко звякнув доспехами, и направился к выходу. Поднялся и Степанко, встал на пути князца:

— Куда? Арака еще есть. Пей.

— Есть, есть, — покачал головой Атаях. — От араки, однако, пузо лопнет.

— По нужде он, — сказал Якунко.