Дикая кровь - [150]

— Хочет мстить за Иштыюл, — вслух подумал Ивашко.

На рассвете воевода с Ивашкой были у Родиона на Покровской башне. Над горами правобережья разливалось голубое сияние, вот-вот должно было выкатиться солнце.

— Скоро пойдут, — сказал Родион, зорко оглядывая прилегающую к стене местность.

Не прошло и получаса — в шумевших на ветру березняках началось движение, и перед острогом внезапно выросла плотная стена конных воинов. Это были киргизы — осажденные узнали их по белым войлочным малахаям. Многие воины держали в руках калмыцкие пищали, но большинство потрясало луками да копьями.

Перед строем вдруг оказался плечистый киргиз в богатом панцире и боевом шлеме, под ним был гнедой с белой звездой во лбу аргамак, который, беспокойно перебирая ногами, просил повод. К киргизу, едва тот успел выехать из березняков, присоединился калмык в островерхой шапке и зеленом чапане, под которым угадывались боевые доспехи.

— Я — киргизский начальный князь Иренек, — придерживая рукой саблю, крикнул киргиз. — Я приехал объявить воеводе, что ясачные качинцы и аринцы должны платить дань джунгарскому Сенге-тайше. Не дадут — быть промеж нас войне!

— Я — джунгарский зайсан Байту, — прозвенел голос калмыка. — Я подтверждаю, что быть войне!

— Еще я приехал, — снова крикнул Иренек, — чтобы освободить моего брата Итполу и иных киргизов.

Они смолкли в ожидании воеводского ответа. Сумароков велел кликать:

— Качинцы и аринцы — государевы ясачные люди, платить ясак они будут одному батюшке-царю. Итпола сидит в остроге и впредь сидеть ему аманатом.

Воевода ответил достойно, он не мог сказать ничего иного, потому что представлял на Енисее могучего русского государя. Он только добавил:

— Прежде чем биться, пусть вспомнят киргизы о клятве, которую давали их отцы и они сами.

Тишину разорвал хлесткий выстрел Иренека. И следом за ним нестройно и бесприцельно захлопали пищали, и шквальный дождь стрел сыпанул по острогу.

Осажденные тотчас же отозвались залпом. И когда бойницы окутались вонючим пороховым дымом, сперва киргизы, а потом и джунгары тесно бросились в напуск. Шпоря бегунов, ошалевших от шума и грохота, они яростно рвались к воротам. Казалось, ничто не остановит и не обратит вспять эту страшную, напористую силу.

— Номча! — послышался боевой клич киргизов.

Но наступавшие на какую-то долю минуты замешкались у надолбы и не сумели с ходу преодолеть ее. Зашарахались под частыми выстрелами казаков, залегли. Затем в одиночку и небольшими ватажками стали отходить в березняки. Там они на глазах у осажденных забивали в ружья заряд и снова занимали боевой порядок.

— Кюр! Кючур![11]

Оглушительно грохнули острожные пушки. Ядра ударили прямо в гущу киргизского войска. Поднялась непроглядная пыль. Попадали кони, люди. Инородцы люто завыли, заметались возле убитых. А через самое малое время лавина за лавиной пошли в новый напуск.

Нетерпеливый Родион предложил воеводе сделать вылазку. Веря атамановой боевой сноровке, Сумароков согласился. Загрохотали засовы, сотня пеших казаков через распахнутые ворота рванулась под своим осиновым с желтой опушкой знаменем навстречу наступавшим. Грозный рев потряс воздух, и в помощь ему рассыпали частую дробь острожные барабаны.

Людские волны сошлись, звякнуло железо — началась жаркая сеча. С острожной стены было видно, как Родион саблей врубался в свирепую толпу киргизского отряда. Он налево и направо с размаха кромсал вражеских воинов. Его могучие руки и лицо, его изорванный в схватке кафтан — все залилось кровью. Его рот был перекошен то ли в трудном дыхании, то ли в долгом пронзительном крике.

Плечом к плечу с удалым атаманом рубились Куземко и Артюшко, а немного позади едва успевал управляться с саблею Степанко Коловский — откуда и взялось столько прыти и удали в человеке? К Степанке, приметив его отменную дерзость, пробивался широкогрудый джунгарин, он пытался достать Степанку концом сабли, но тот вовремя откидывался назад. Их поединок заметил другой джунгарин, теснивший казаков косматым конем, размахнулся, прицелился и кинул копье в Степанку.

Казаки, охваченные бранным задором, оттеснили инородцев до самых березняков. Однако была в этом бою минута, когда Родиону с сотней следовало оглядеться и отойти в острог. Он упустил эту единственную минуту — зарвался. И вот свежий отряд джунгар ринулся ко рву, смял казаков и отрезал сотню от острожных ворот.

Осажденные растерялись: такого никто не предвидел. Теперь надежда была лишь на самого Родиона, на его всех удивлявшую ловкость и медвежью силу. Прорубится через стальную стену сам — выведет к воротам остатки своей лихой рати.

Но как ни сражался Родион, как отчаянно ни дрались рядом с ним служилые люди — все было напрасно. На казаков со всех сторон навалились скопом, их повязали и взяли в плен. Осаждавшие отхлынули подальше от города, оставив за собой гору трупов. У самой надолбы с копьем в груди, раскинув руки, в алой крови лежал мертвый Степанко.

Правобережный отряд джунгар, не сумевший взять хорошо укрепленный Введенский монастырь, переправился через Енисей и встал под острогом. Положение осажденных, и без того трудное, резко ухудшилось. Потеряв сотню казаков в первой же вылазке, воевода искал пути, как залатать прореху, что образовалась в обороне. Сперва он снял с Малого острога и поставил на степной стороне полусотню Елисея Тюменцева, но зашебутились, готовясь к напуску, подошедшие из-за Енисея джунгары, и Сумароков вернул в острог эту полусотню, а казаков, что оставались на степной стороне, усилил подьячими, попом Димитрием, целовальником Мишуткой Ярлыковым, бирючами и пивными ярыгами.