Дикая кровь - [151]

Прослышав о большой нехватке ратных людей, к острожным стенам отовсюду потянулись казачата, казачьи и посадские женки, немощные старики. Путаясь в собственных ногах, испитой — кожа да кости — Верещага еле добрел до Покровских ворот, слезно попросил казаков поднять его на стену.

— Хочу пострадать за люд православный, — неживыми губами проговорил он, тряся непокрытой седой головой.

Подстегиваемая общей бедой, прибежала Феклуша, со стены увидела под острогом распластанного на земле мертвого Степанку, окаменела вся. Елисей Тюменцев дал ей в руки трехрожковые вилы и подтолкнул в спину. Пусть стоит у самых ворот, где с рогатинами уже толпились отчаянные, готовые на бой казачьи женки.

— Прорвутся киргизы в башню — коли! — наставительно сказал Елисей.

— Сокола моего убили, — как бы жалуясь женкам, проголосила Феклуша.

— Царство ему небесное! — истово закрестились те.

Поблескивая обнаженной саблей, торопливо прошагал по стене воевода. Подобрал под ногами дымящийся кудельный пыж, зычным голосом подбодрил казаков:

— Держись, ребята! С Енисейска идет подмога!

Сумароков заведомо обманывал людей: никакой воинской помощи на Красный Яр не шло. Казак, посланный к енисейскому воеводе, был еще где-то в пути. Но люди сейчас нуждались в надежде, без нее им было не под силу сдерживать яростный натиск многочисленного врага. А воевода боялся, что киргизы прорвутся через ров и надолбы и подожгут острог. Уж и запылает в этакую сухмень — не дай господи! Только бы не подпустить к стенам!

Между тем инородцы шли на новый приступ. Они наступали согласованно, с двух сторон разом — от Бугачевской деревни и от Енисея. С ревом и гиканьем воины вплотную подскочили ко рву и копьями и стрелами осыпали замерших на стенах и у подошвенных бойниц защитников города.

— Пали! — задохнулся от крика воевода, и осажденные ответили коротким залпом.

С башен и раската в упор хлестанули горластые пушки. Киргизы подняли неистовый крик, смешались в едучем белом дыму. Новый залп казаков, успевших перезарядить пищали, напрочь слизал передние ряды атакующих.

На душе у воеводы чуть-чуть полегчало. Под меткими пулями киргизов и калмыков, под градом их стрел казаки держались стойко.

Через калитки, обращенные к Енисею, дважды делали вылазку рослые, дюжие черкасы. Возвращались в острог мокрые от крови с ног до головы. Но и их бесстрашные ряды заметно редели. На крутом взвозе в груде посеченных джунгарских тел там и сям виднелись чубатые мертвые головы, свитки, запорожские папахи.

В течение дня инородцы трижды подступали под самые стены, с рычанием бросались к надолбам и бойницам и — неизменно откатывались. Вечером же вместо пестрой лавы наступающих из березняков гурьбой выдвинулись пленные казаки пешей сотни. Связанных арканами киргизы подталкивали их поближе ко рву. Затем пленные растянулись в шеренгу. Посреди шеренги, в которой воевода насчитал пятьдесят человек, с поникшей головой шел Родион. Увидев его, Верещага крикнул:

— Эй, ватаман! За люд, трень-брень, смертушку примем!

Его слабый голос потонул в шуме, вое и свисте. Дед горбато поднялся над стеною, разглядел рядом с Родионом Куземку, поклонился ему, замахал лучинами рук:

— Спаси тя, господи, божья душа! — и вдруг кувыркнулся вниз. Джунгарин, притаившийся у края рва, пробил ему шею — оперенный хвост стрелы торчал у деда под самым подбородком.

— Преставился, — через щель в воротах увидев убитого Верещагу, вздохнула Феклуша.

Шеренга пленных подошла к надолбам и остановилась. За ней в полном боевом облачении появился Иренек на горячем аргамаке. Кто-то из осажденных выстрелил по киргизскому князю, но промахнулся.

— Еще выстрел — и не ищите у нас жалости. Мы порубим пленных! — строго предупредил Иренек.

— Стреляйте басурманов! — гаркнул Родион, пытаясь освободиться от сковавшего его аркана.

Сумароков метнулся взглядом вправо, влево, приказал:

— Не стрелять.

Над полем боя установилась тишина, в которой пугающе громко звучал резкий, лающий голос Иренека:

— Если Белый царь не откажется брать ясак, мы поубиваем ваших казаков и сожжем Красный Яр! Пусть они стоят перед вами, а вы думайте!

Город оцепенело молчал.

— Шлите толмача для уговору! — заносчиво крикнул Иренек.

Воевода подозвал Ивашку, перекрестил, толкнул в плечо:

— Иди.

Они сидели на траве один против другого, немигающе глядя друг на друга, отец и сын. Киргизов и джунгар представлял на переговорах Айкан Ишеев. Он одряхлел за последние годы: с бороды седина пробралась в косу, вокруг глаз появились отечные синие круги. Он усох, подобрался.

«У отца, наверное, много всяких забот, — думал Ивашко. — Потом эти трудные походы, разве они для него? Лошадь и та устает в дальней дороге, а отец уж стар. Видно, скоро помрет».

Примерно те же мысли проносились в голове Айкана:

«Стар я стал — сын вон какой вырос. И когда Кудай позовет меня к себе, кому улус передам?»

Айкан сидел лицом к острогу, и его взору представлялись наваленные у рва трупы. Начиная разговор, князец сказал:

— Погасший огонь вспыхнет, а умерший человек не встанет.

Все-таки он мудрый, отец Ивашки, он понимает, что нельзя вот так запросто убивать людей. Почему бы людям не жить в вечном мире? Кто им мешает так жить?