Дикая кровь - [148]

В этот лагерь островками вкрапливались сбитые в кучу худые, подавленные неудачей цирики Алтын-хана. С тупой покорностью они ожидали решения своей судьбы.

Еще дымились острожные стены вокруг сгоревших дотла юрт, синий чад расползался по прибрежному ернику и медленно таял в вышине. А над кипучим потоком Енисея тоскливо, с надрывом плакали быстрые, словно ветер, чайки.

«Так рушатся ханства», — с сожалением думал Иренек, глядя на истекающие дымом головни.

В душе Иренек не злорадствовал над поверженным врагом. Этого чувства не было, наверное, потому, что разгромил Лопсана Сенге-тайша, а не он, Иренек. К тому же победа досталась джунгарам легко, а легкие победы после набега на Канск и Удинск и после Иштыюла не вызывали у Иренека должного уважения и тем более преклонения, они таили в себе прорастающее зерно будущих поражений.

— Хочешь увидеть Алтын-хана? — нарушил ход Иренековых мыслей Байту-зайсан. Джунгарин был убежден, что Иренек соблазнится зрелищем растоптанного, униженного до скота владыки одного из сильнейших кочевых государств Великой степи.

Байту-зайсан не ошибся. Иренек поспешил на устье реки Сизой, на песчаный мыс, где под палящими лучами солнца уныло сидели прямо на земле еще недавно грозный Лопсан, три его сына, его жены и придворные. Немилосердная жара окончательно сморила их, сыновья хана просили принести им напиться, а джунгарская стража с торжествующим хохотом хлестала пленников плетьми из жил яка. Мальчики повизгивали от нестерпимой боли, а жены хана, попарно связанные между собой косами, выли на разные голоса, стараясь прижаться к своему повелителю, который уже не мог их защитить.

Алтын-хан был без своей обычной собольей шапочки. Его гладко выбритое царственное темя желтело на солнце. По выпуклому лбу в глазные впадины стекал пот — хану ело погасшие глаза, и он болезненно щурил их.

Перед Иренеком сидел бесконечно усталый, все потерявший и во всем разочарованный человек. Он скользнул взглядом по начальному князю киргизов, затем на какую-то секунду задержал взгляд на Иренеке, и лицо Лопсана нахмурилось. Что подумал он сейчас? Конечно, он обвиняет Иренека. Но в чем? В предательстве? А разве сам Алтын-хан когда-нибудь держал свои клятвы, разве был он верен хоть одному союзу? Он коварен и вероломен, так чего же хочет от других?..

Ржали кони, взывая к хозяевам. Выли несчастные Лопсановы жены. Ханство было порушено, и что при этом значила судьба одного человека, если даже он хан?

Иренек повернул коня и по хрустящей гальке шагом поехал к своему войску. Он напряженно думал, пытаясь осознать, что же произошло сегодня. Что принесет киргизам уничтожение государства Алтын-ханов? Сенге-тайша укрепится в верхнем течении Енисея и неизбежно столкнется с русскими. Отныне у Иренека нет выбора, он отдает себя во власть джунгар. Он будет платить им дань. А взамен выговорит право самостоятельно вести все внутренние дела нарождающегося Киргизского ханства.

26

Герасима Никитина на Красном Яру сменил Алексей Сумароков. Новый воевода не успел еще разобраться толком в том, что принял, как из Киргизской степи пришла беда. По обоим берегам Енисея грянули под острог калмыки и киргизы.

День выдался теплый и ясный. Люди косили сено, а те, что были в городе, плескались в реке. Ничто, казалось, не предвещало невзгоды. И вдруг над рекою Базаихой повалил дым. Тот дым сразу увидели караульщики на Афонтовой горе и сами разожгли костер. А немного погодя запылала заимка Якунки Торгашина, что на заречном лугу, под Красным гребнем.

В остроге суматошно ударили сполох, и выскочивший на острожную стену щуплый и подвижный воевода увидел не только дымы на обоих берегах Енисея, но и набитые людьми лодки, которые направлялись к городу со стороны Лодеек. Гребцы спешили, чтоб не попасть в руки наступавших инородцев.

Закрывались городские ворота и калитки. К стенам и башням бежали пушкари, пешие и конные казаки, черкасы. Понимая опасность, грозившую всем горожанам, бабы загоняли домой ребятню, запирались в избах, лезли в погреба.

Прискакали дозорщики. В бешеном галопе запалили коней — бегуны тяжело дышат, дрожат.

— Сила несметная! — вскричал молодой дозорщик. Воевода пятернею закрыл ему рот:

— Ч-ч-ч! — и усмехнулся: — Трусоват же ты, парень.

А у самого смех отдавал горечью. Сам думал, как выстоять, коли врагов тьма тьмущая, и тут же послал подвернувшегося под руку пожилого степенного казака в Енисейск.

— Спроворь в лодку, да и отчаливай. И воеводе енисейскому Кириллке Яковлеву передай, пусть шлет людишек в подмогу.

Казак убежал, а воевода опять к молодому дозорщику:

— Сколь насчитал их — говори, парень, да не вали шибко.

— На заречной дороге тыща, а может, и две! А то и все пять! — горячо заговорил дозорщик.

— И горазд же ты считать, парень! Теперь сходи-ко домой, пообедай да приходи сызнова — инородцев бить станем.

Воевода в легком кафтане, шустрый, выглядел удальцом — лет на сорок, хотя ему уже за полсотни, расчесанная бородка цвета прошлогоднего сена, а быстрые глаза и не поймешь какие: вроде бы карие, а то зеленью отливают. За кушаком у воеводы был новенький пистоль — рукоять в бронзовом окладе. Оглядывая окрестные холмы и березняки, Сумароков пытался угадать, откуда появятся киргизы, какую из четырех стен они попытаются взять напуском. Будь он на месте киргизского начального князя, пошел б на город по степи, со стороны Бугачевской деревни. Должно, так и будет.