Дикая груша у светлой реки - [8]

Довка пытался что-то возразить, высказать свое мнение, он стоял, весь побагровев от обиды. Средний брат Докка промолчал, у него жена была русская. Если бы он произнес хоть слово, посчитали бы, что заступается за родственников жены. То, что его жена приняла ислам, делала намаз, постилась в месяц уразы, не было бы принято во внимание. Он уехал с непросыхающими глазами, произнеся всего лишь несколько слов: «Да сбережет вас Аллах!»

Это был, оказывается, последний раз, когда они собирались все вместе. Весть о том, что при ракетном обстреле погиб президент, сразила отца, и на третий день он скончался. После того как война перебралась за Войсковую дорогу, отец стал очень задумчив.

Сейчас Довту кажется, что причиной смерти отца явилась не гибель его президента, а то, что он усомнился в истинности слов, слышанных еще в детстве, в которые он верил всем сердцем, усомнился, видя, что жизнь с каждым днем опровергает их.

Приехавшие на похороны отца братья забрали с собой, против ее воли, мать, он же отказался наотрез: хорош бы он был, если бы сбежал и стал жить в стране врагов, воюющих с нашим народом! Он вернулся в свой домик на окраине города и не пристал ни к одной группе. Он-то бы жил и в селе. Но там была она, однажды озарившая его жизнь, а потом сделавшая столь несчастным. Что сказать при встрече? Как пройти мимо нее? Найти ответы на эти вопросы было труднее, чем пойти на войну.

Когда началась вторая война, он присоединился к боевикам, оставшимся оборонять город. В иные дни он жалел об этом своем решении.

Впервые такая мысль возникла, когда он наткнулся на окраине города на большую толпу. В центре толпы стоял грузовик с зенитной установкой. Какой-то старик говорил:

— Уберите отсюда этот пугач! Как только вы сделаете из него выстрел, нас начнут бомбить. Погибнут женщины, дети, больные, разнесут эти жилища, восстановленные нами с таким трудом.

— Если будут бомбить мирное население, мы напишем на них большую жалобу в ООН и Страсбург, — улыбнулся молодой человек в военной форме, с аккуратно подстриженной бородкой, множеством медалей на груди, с пестрым погоном на правом плече.

— Если нас всех уничтожат, зачем нам твоя ООН? — кричал старик.

— Не обязательно же вам всем погибать. Выжившим будет от этого какая-то польза, — не отступал тот. Он был в темных очках. Довту показалось, что он где-то слышал этот голос.

— Подожди, товарищ, сними-ка свои очки! — вышел он вперед.

— Это что еще за разговор?! Может, мне еще что-то снять?!

— Надо будет, заставим снять и другое, — приставил пистолет к его уху Довт.

— Ха-ха-ха, — засмеялся тот, снимая очки, — ты стал еще злее, Довт!

— А-а, Илмади, это ты, — засунул пистолет в карман Довт. — Зачем ты мучаешь этих людей?

— Я должен выполнить приказ.

— Подожди-ка, мы ведь начинали все ради этих людей…

— Я не знаю, кто это начинал, почему. У меня есть приказ установить зенитку здесь.

— Валлахи, ты ее здесь не поставишь, пока я жив, — Довт снова достал из кармана пистолет.

— С тобой бесполезно спорить. Пойдем, ребята, я его с детства очень хорошо знаю. Он не отступит, — Илмади со своей группой ушел.

С началом второй войны Довт заметил много необычного, чего не было во время первой. Самое странное: боевикам не было дела до простых людей, а люди их начали ненавидеть. Иногда у него возникала мысль, что российские солдаты и боевики воюют не друг против друга, а с народом. Обе эти стороны имели, видимо, свои цели, неизвестные ему, и для их достижения они не щадили людей. Правда, по сравнению с российскими солдатами с их бомбардировками, артобстрелами, «зачистками» боевики чинили народу гораздо меньше зла. Но оно было. Поэтому сегодня в народе не было прежнего согласия.

Если в первой войне с победой выходили даже из, казалось бы, безвыходных ситуаций, убивая одним выстрелом двоих, поджигая, как спичечные коробки, танки, то теперь даже кажущиеся беспроигрышными столкновения завершаются по какой-либо причине поражениями. Говорится ведь: «К тому, что суждено быть, идешь, ослепнув». Такие ослепшие люди потянулись в ту ночь из города и подорвались на минах.

«Нужно дорожить уважением людей, — говорил ему отец. — Того, кого не любят люди, не любит и Бог».

Да, причина поражений, как ему кажется, и крылась в этом. А путь, казавшийся Довту единственно верным, — это оказание помощи нуждающимся, слушаясь только своего сердца. Прослышав, что где-то идет «зачистка», он тайком пробирался туда. Наткнувшись на издевающихся над людьми солдат, в которых водка увеличила жестокость, он давал несколько очередей, перебираясь с одного места на другое. Тогда солдаты, бросив все, устремлялись за ним. Далеко уводил он их, изредка стреляя. Затем, спрятав оружие, таился в заранее приготовленном месте несколько дней.

О его борьбе прознали люди. Про него стали слагать легенды. Рассказы о его подвигах, нередко приукрашенные, передавались из уст в уста. Живущие в развалинах люди и боевики прозвали его Одиноким Волком, говорили, что и солдаты, тщетно пытавшиеся выйти на его след, называли его так.

Он мало что мог сделать, и все же это не давало угаснуть надеждам на лучшее в сердцах разочаровавшихся во всем людей.