Дикая Бара - [10]

— А как же дядюшка, он ведь письма читает?

— Э, голубушка, мы все продумали: мы пишем так, чтобы, кроме нас, никто ничего бы не понял.

— Как все-таки хорошо, когда человек чему-нибудь выучится, я бы так не сумела.

— Да ты бы этому легко научилась, — заверила ее Элшка.

Тут они подошли к пастушьему домику. Элшка взяла Бару за обе руки и, глядя ясными своими глазами прямо ей в лицо, сказала:

— Ты не поверишь, как мне стало легко, словно камень с души свалился. Теперь я могу с тобою о нем говорить. А ты, Бара, — спросила она заговорщически, — ничего мне не расскажешь?

— Я? — запнулась Бара от неожиданности и опустила свои большие глаза. — Я... нет.

— Ну, хоть словечко!

— Нет, Элшка, нет, у меня одни лишь мечты.

— Тогда расскажи хотя бы о них.

— Когда-нибудь! — покачала головой Бара, высвободила свои руки из Элшкиных и, показывая на хлев и собачью будку, добавила: — Видите, как Лишай с цепи рвется и Чернуха на волю просится, пора выпускать их. А ваши коровы уже в стаде, я слышу, как звенят их колокольчики. Сейчас отец погонит стадо. Идите за садами, Элшка, чтобы соседки вас не видели, а то сплетен не оберетесь.

— А, пусть себе говорят, я ведь ничего дурного не делаю. Ладно, послушаюсь тебя, но скоро мы увидимся и поговорим еще, — сказала Элшка и исчезла между плетнями.

III

 Две новости разнеслись по деревне: в каждом дворе, в каждом доме разговоры были только о привидении в приходском лесу[13] и о свадьбе панны Элшки с паном управляющим.

«Значит, она так быстро забыла свою первую любовь?» — подумает читатель.

Не надо обижать Элшку, она даже в мыслях не допускала измены и решила пойти на все, только бы не стать женой управляющего. Даже если бы она никого не любила, пан управляющий был не тот, в которого она могла влюбиться.

Это был маленький человечек на коротких ножках с красными, как пионы, щеками и таким же носом. Плешь и залысины он старался прикрыть остатками рыжих волос, которые еще сохранялись у него за ушами и на затылке. Заплывшие глазки обладали важным, по крайней мере для управляющего, свойством — от них ничего не ускользало. Летом он ходил в соломенной шляпе с зеленой лентой и при хлыстике с кисточкой, в нанковых[14] штанах, теплой жилетке, чтобы не простудиться и не испачкать рубашку, с ситцевым платком на шее, в коричневом фраке с острыми фалдами и желтыми пуговицами. Из кармана у него всегда торчал кончик синего носового платка — пан управляющий нюхал табак.

Среди вестецких крестьян поговаривали, что подданные соседнего поместья не раз без шума «выколачивали пыль» из коричневого фрака пана управляющего, однако до суда дело не доходило. Управляющий был очень труслив, но несмотря на это, крестьяне его все же побаивались, так как при своей трусости он был коварным и мстительным. С людьми, от которых мог ожидать какой-либо пользы, он был любезен и льстив, с остальными груб. Был он также чрезвычайно скуп. В единственном достоинстве никто не мог ему отказать, а именно в том, что он был богат. Да, пан управляющий Килиан Слама был богат, и вот именно это больше всего панне Пепинке в нем нравилось. Впрочем, она не считала, что фигура у него некрасивая.

Сколько она себя помнила, высокие худощавые мужчины ей никогда не нравились. Льстило ей и то, что пан управляющий всегда целовал ей руку.

Панна Пепинка полагала, что в конце концов Элшке он тоже понравится, что она к нему привыкнет. Брату, который и слышать не хотел о ее намерении, говорила, что такой человек будет ценить жену куда больше, чем какой-нибудь гусь молоденький, что он будет ее на руках носить, что Элшка станет госпожой, заживет хорошо, а если он умрет, то оставит ее обеспеченной. «И мне, если брат умрет, — добавляла она мысленно, — будет куда уйти».

Короче говоря, панна Пепинка сумела так все обставить, что в конце концов и пан священник ничего не имел против, чтобы пан управляющий почаще к ним приходил. Он привык к нему, и, если управляющий не являлся к ужину и приходилось играть в карты с Пепинкой или учителем, пану священнику чего-то не хватало.

Элшка о плане Пепинки сперва даже и не подозревала, слышала лишь похвальные слова о доброте и богатстве управляющего, но обращала на них мало внимания так же, как и на его ухаживания, которые выглядели довольно неуклюже. Чем дальше, тем льстивее становился управляющий, а тетушка — откровенней. И тогда Элшка поняла, в чем дело. Ей стало смешно. Но тетушка шуток не понимала, всерьез стала уговаривать ее выйти замуж за управляющего, да и пан священник тоже советовал. Тут она загрустила, стала избегать управляющего и уходила со свалившимися на нее горестями к своей милой Баре.

Бара знала план панны Пепинки от нее самой, потому что Пепинка решила сделать ее своей помощницей в этом деле, хотела, чтобы она уговорила Элшку.

Но на этот раз Пепинка просчиталась. Даже если бы Бара не знала об Элшкиной любви, уговаривать ее она бы не стала. Управляющего Бара не уважала, для нее он был пустым местом, и, предложи он ей хоть царство, она бы за него замуж не пошла.

Пепинке она и не отказала, и согласия не дала, но тайно стала союзницей Элшки и сама отнесла в город на почту письмо пражской тетке, в котором Элшка ей про все написала. С тех пор как Элшка узнала о том, чего добивается управляющий, он не услышал от нее ни одного приветливого слова, не встретил ни одного ласкового взгляда. И кто бы мог сказать, что добрая, благожелательная ко всем Элшка сможет разговаривать резко и смотреть зло. Всякий раз, направляясь к дому священника, управляющий слышал на деревенской площади или же у какого-нибудь плетня обидные песенки, которые словно нарочно сложили и пели про него, но он все это терпеливо сносил. Однажды, встретив его, Бара ни с того ни с сего пропела: