Диета старика - [125]

Попробовать это свечение на вкус означает, как правило, ощутить сладость - сладость понимания. Чем произвольней, необязательнее это понимание, тем оно слаще. Вот два стихотворения, в которых упоминается Винни Пух, известный фетишист меда. Первое написано в духе подношений "Аэромонаха Сергия", второе - в стиле "подарочной" лирики МГ (оно посвящается С. Ануфриеву и было написано по случаю его Дня Рождения).

I

"Значит, говоришь, не убивал? -

Вскинулся вдруг следачок с насеста, -

Ждет тебя, пацан, лесоповал

Белый, как сибирская невеста.

Вспомни, блядь, как бледный Саша Блок

Лез в пизду зеленым телескопом,

Как Есенин бился между ног,

Истекая животворным соком.

Как комдив Чапаев на скаку

Разрубал фашистское отродье,

Как Менжинский плакал на ветру -

Не стыдился при честном народе.

Вспомни, поц, Россию наконец -

Как течет арбатским переулком

Тот медовый, гулкий благовест,

Пахнущий рождественскою булкой!

Посмотри: к заутрене спешат

Девушки в каракулевых шубках…

Значит, говоришь, не убивал?!

Не дрочил на вымпелы и кубки?!

И во тьму угрюмых женских бань

Не тащил чугунные киоты,

Чтобы в небо, вспарывая рань,

Уходили юные пилоты?

Под столом не пролезал тайком.

Чтобы старикам понюхать ноги?

Не писал надрезанным соском

На снегу, что все мы недотроги?

И муде не посыпал песком -

Тем песочком, теплым, прибалтийским?

И, прикрыв залупу туеском,

Не ебался с мишкой олимпийским?

Ничего, приедешь в Магадан,

Купишь там отдельную квартиру -

Телевизор, чай, сортир, нарзан -

По ебалу городу и миру!

На, кури. Чего там, не впервой.

Главное, шугайся Чипполино.

Он пахан жестокий и крутой,

Выставит в разы на буратино.

Чисто так, за желтые дела.

Пальцы веером - и все быки вприсядку.

Фиксы в шорнике. Понтуйся: смык, смола.

А не то придется дуть в трехрядку.

Говори, что знаешь Селяви,

Шо ты в "Космосе" висишь за белым коксом.

И споют плашкеты о любви,

Завафлив твой шпейц соленым боксом.

Говоришь: понятнее не знал.

На спецу зависнешь - растолкуют.

За дубком не харкай на журнал -

Дед Мороз нехорошо шут кует.

Самый главный в зоне - Винни Пух.

Закозлит своим слонопотамом -

Если сразу не испустишь дух,

Крикнешь "Брясь!" и станешь Мандельштамом.

Чебурага подойдет в настрой

С корефаном Геной Крокодилом,

И шепнет Мурзилка: "Кумовской!",

Подмахнув абзац корявым шилом.

Ну, а в общем, знаешь, жизнь как жизнь:

Ветер, праздники, разборки по разводу…

Силуэты золоченых клизм

Над Москвой повисли в непогоду.

Выпишут: закатишься в "Пекин",

Будут шмары, лярвы центровые,

"Мерседесы", баксы, кокс, морфин,

Рэйвы, экстези, газеты, чаевые…"

Следователь резко замолчал.

На столе - цветное фото сына.

В окна кто-то веткой постучал.

Дерево. Наверное, рябина.

II

Средь воинов заоблачного мира Уступами вновь увлажненных скал Сбегают к безднам Винни Пуха дети И Пятачка внучатые дядья. Родня небес и пухлого покрова Перинных, бело-спелых облаков В центрифугальный мир Оценочного Слова Идут потоками с творимых берегов. Над Христофором Робином звучат, Как тень рубиновая лопнувших внучат, Как бой опаловый, оправленный, граненый, Самим собой и бездной упоенный, Святейшие слова: "Се хорошо весьма!" Со дна поднимется зеленая тесьма И бисером расшитая закладка - В сокровищницах пусто, хладно, сладко. Земля трясется - значит, Кенга скачет. И инфантильный тигр, что в форме колеса (В нем полосу ласкает полоса), И Крошка Ру в кармане Кенги плачет. Но Крупп на круп коня закинул свой сапог (Блестят, дрожат стальные звезды шпор), И в бурый Рур он скачет, одинок, К седлу надежно привязав топор. Вот лес. Тот самый лес. Вот домик в тишине. Зеленые, задраенные окна. Топор дугу очертит в вышине - И щепки полетят. И ставни дрогнут. Внутри темно. Но внутрь пробьется свет. И ляжет на кровать янтарным бредом. Он упадет в тяжелый, мягкий плед - Там что-то круглое лежит под этим пледом. И голос Круппа, мучающий слух. Как голос дьякона, как медный голос сводни, Вдруг позовет: "Вставайте, Винни Пух! Вы избраны на прусский трон сегодня. Курфюрстендам, мой Винни, весь в цветах! Гвардейцы в касках там пройдут сегодня. А вы - курфюрст. Вы - кайзер. Вы - монарх. Их поприветствуйте пушистой лапкой сонной". Уже бежит советник Пятачок, Бежит и гранями сверкает. И лишь Сова - в дупло, и там - молчок! Свой пухлый дар сама в себе ласкает.

Тексты, включенные в разделы "Холод и вещи" и "Еда", по большей части представляют собой остатки неосуществленного "большого литературного плана". Первоначально я собирался написать цикл романов под общим названием "Путешествие крестиков". Вереницу маленьких, белых, слегка закругленных крестиков на маленьких ножках, весело бегущих проселочной дорогой, я как-то увидел во сне. Не знаю почему, этот сон был наполнен ощущением счастья. Собственно, чувство благодарности за эйфорию и заставило меня придумать "большой литературный план". Ведь не следует забывать, что "эйфория на дороге не валяется". Кроме желания создать памятник эйфории (который был бы одновременно громоздким и в то же время приватным - можно сказать, "агрессивно приватным", расширяющим эту приватность до "космических" масштабов, ибо таков основной механизм эйфории), у меня не было других целей. В остальном это было "одно из бесчисленных проявлений бесцельности", как говорят девочки-близнецы в "Яйце". Впрочем, можно усомниться в искренности предшествующего заявления. В те времена (как и сейчас) мне хотелось не столько создавать литературные произведения, сколько нащупать канон, располагающийся (как и все каноны) между сном и догмой, между фантазмом и регламентом, между этикетом галлюцинирования и формальной этикой понимания, этикой, исподволь ограничивающей "реальность реальности", то есть делающей "условно созерцаемой" ту несозерцаемую "природу", которая, по словам Леонардо да Винчи, "полна бесчисленных причин, никогда не попадающих в границы опыта"1.