Дидро и цивилизация России - [42]

офицеры, которые выходили из нашего старого Кадетского корпуса, были хорошими военными и только; но те, которые были воспитаны господином Бецким, хорошо разыгрывали комедии, писали стихи, знали все, кроме того, что полагается знать офицерам[381].

В. О. Ключевский, подчеркивая уродливое развитие дворянского образования в век Екатерины II (в этой оценке историк был излишне пристрастен), писал, что Корпус был своеобразным университетом, «где преподавалось все, кроме того, что нужно офицеру»:

В кадетском корпусе преподавателями были сначала почти исключительно немцы, потом французы; меньше всего здесь было русских учителей. Здесь преподавали геральдику, генеалогию, историю, географию, юриспруденцию, философию, танцы, – все, что угодно, только не военные науки; военными упражнениями занимались только день в неделю, в субботу, для того, как сказано в одной инструкции, чтобы, «другим наукам помехи не было». Даже закон божий, который в университетской гимназии иногда вовсе не преподавался, преподавался в кадетском корпусе…[382]

Трудно сказать, были ли известны Ключевскому отзывы Дидро о Кадетском корпусе, но критика дворянского образования обоими авторами имела одинаковую направленность.

Дидро сознавал, что в закрытых учебных заведениях обучается ничтожная часть дворянских детей, а большая часть русского населения коснеет в невежестве и предрассудках. Поэтому он настойчиво призывал открывать новые школы, воспитывать молодежь в духе свободы и просвещения. Он не забывал о том, что первые шаги в деле просвещения были сделаны Петром, но петровские методы просвещения не казались философу удачными.

Дидро хорошо представлял себе такой способ, как отправка молодых людей за границу для получения художественного образования. Не понаслышке знал он и о приглашении в Россию иностранных художников и мастеров. Более того, он сам содействовал их приглашению. Эти обычаи, заведенные в России Петром I, не вполне оправдывали себя в глазах философа. Конечно, он вместе с Д. А. Голицыным немало делал для успешной учебы пансионеров петербургской Академии художеств в Париже, даже лично наставлял их[383]. Тем не менее два принципиальных момента вынуждали философа сомневаться в пользе этой практики. Во-первых, многие пансионеры не были готовы к учебе в Париже и проводили там время в разгуле и безделье. «Париж – это место погибели для всех молодых людей без присмотра», – писал он. Русская молодежь, побывавшая в Париже и в Риме, нередко возвращалась оттуда невежественной и развращенной. Дидро предлагал Екатерине вообще прекратить подобную заграничную практику, если не будет установлена строгая дисциплина. Во-вторых, Дидро беспокоила судьба тех пансионеров, которые прошли успешную выучку и стали выдающимися мастерами. Случалось, что в России они не находили достойного применения своим талантам. Подтверждением тому была для Дидро несчастная судьба художника А. П. Лосенко[384]. Поэтому философ подчеркивал необходимость создания в обществе условий, способствующих появлению художников и формированию спроса на их произведения[385].

Иностранцы, приезжавшие в Россию, также не всегда могли реализовать свои возможности. Зная, как Екатерина заботится о создании благоприятного образа своей страны в Европе, Дидро в качестве дополнительного аргумента указывал на то, что мастера, возвратившиеся в Европу, как правило, дурно отзываются о России. В качестве альтернативы малоэффективному и искусственному способу развития художественной жизни в России Дидро вновь развивал свою теорию цивилизации, реализация которой приведет к естественному появлению талантов: «Заботу о создании своих отечественных художников лучше предоставить времени, то есть прогрессу населения и цивилизации, улучшению нравов, росту богатства честных людей, развитию общего вкуса, просвещения, научившись почитать и награждать таланты, выросшие в вашей стране»[386].

Предлагая Екатерине II свои «Записки» и «план цивилизации» и зная о том, как внимательно отнеслась императрица к идеям Монтескье при составлении «Наказа», Дидро хотел бы стать, так сказать, вторым Монтескье, чтобы императрица консультировалась с его трудом в своей практической деятельности[387]. В полной мере этого не случилось. Тем не менее проекты и предложения, изложенные Дидро для русской императрицы, не были «гласом вопиющего в пустыни», и диалог между философом и императрицей был вполне реальным, о чем не раз писал Ж. Дюлак[388]. Исследователь отметил те общие места, которые сближали философа и императрицу, делая их диалог состоявшимся. Во-первых, для них обоих важным был вопрос о цивилизации России, открывавший возможность определения пути и средств для устранения культурной отсталости страны; во-вторых, критическое отношение к прежней политике, признание ее слабых мест или даже неудачи требовало новых решений; в-третьих, обоих собеседников волновал вопрос о крепостном праве[389]. Екатерина II находила в его высказываниях не прямое руководство к действию, а некий источник вдохновения в своих практических действиях. О подобном отношении к трудам мыслителей она сама писала Ф. М. Гримму, имея в виду сочинение английского юриста Уильяма Блэкстона «Комментарии к английским законам»: «это неиссякаемый источник дел и идей, я не делаю ничего из того, о чем говорится в его книге, это лишь нить, которую я перематываю на свой фасон»