Диалоги снаружи и внутри - [14]

неповинной.

Свяжет нас незримой пуповиной та твоя

спасительная нить.

Оттого что стихнут голоса или пустота возникнет рядом,

Ты очнешься и тревожно взглядом черные догонишь

паруса.

Потрясенно выдохнешь: злодей, раненой волчицею

завоешь.

Быть неблагодарными – всего лишь качество

врожденное людей.

Все как есть покажется игрой, выдумкой никчемной

и нескладной.

То, как поступлю я с Ариадной, эллины простят,

ведь я – герой.

Венера

Дождь за окнами. Прохлада. Под охраной, в тишине

Спит античная Эллада, улыбается во сне.

В зал войду, еще не зная, что пойму я наконец:

это вечности связная, это гения гонец.

И растроганное зренье затуманится слегка,

лишь известное творенье вынырнет издалека.

Изменяются манеры и ваянья, и письма.

И прообразы Венеры обновляются весьма.

Паву высечет земную чья-то юная рука.

Только сердце ждет иную, пережившую века.

И понятнее, чем прежде, и заметней станет вдруг:

это памятник надежде без одежды и без рук.

Нет, она, прошу прощенья, никакой не идеал.

Это веры воплощенье в неживой материал.

Славься, каторга исканий, вся в мозолях, и в крови, —

та, что высекла из камня искру вечную любви!

В ресторанчике приморском

В ресторанчике приморском, на терраске,

где прохладно ближе к вечеру и сыро,

пивом пенным я смывал дневные дрязги,

пыль дорожную и все обиды мира.

Я проматывал открыто, без утайки,

состояние души пивным бокалом.

И глядел, как непоседливые чайки

режут небо по немыслимым лекалам.

Над акациями ветер поднимался

и сгущалось и темнело голубое…

И все лучше, все яснее понимался

ровный говор черноморского прибоя.

Ночные страхи

Переулки глухи, гулки, тени гонятся за мной.

Что за глупые прогулки под недоброю луной?

Эй, спокойно, без истерик, и пугаться не спеши!

Впереди короткий скверик и, похоже, ни души.

Как же, будешь беззаботен, если возится в кустах

и глядит из подворотен распоясавшийся страх.

Все тревоги по дороге, если в окнах ни огня.

Перепуганные ноги отделились от меня,

и шаги все чаше, чаще, и все громче сердца стук…

Только светит шар молчащий, зацепившийся за сук.

Млечный путь

Уютны летние потемки. Шумы вечерние негромки.

Фонарь зажегся на столбе. Я размышляю о судьбе.

Над холостяцкою закуской о благе думаю, о зле.

Недобрый гений мысли русской, мостится водка

на столе.

Грущу о времени бегущем и звезд изогнутом ковше.

О том, что сумерки все гуще в окне вечернем и в душе.

О полосе туманно-млечной, где блещет и моя звезда.

Седой тропе, рутинной, вечной, из ниоткуда в никуда.

Одиссей

– Не со щитом, так на щите вернусь, – я смолоду

вещал.

И вот я здесь, как обещал. Хромой, слепой и в нищете.

Ну, что ж, едва мы за порог, навстречу – беды и грехи.

Да, каждый в юности Ахилл, но пятку вряд ли кто берег.

Окопы долгие кляня (себя и клятвы заодно),

дурной войны цедил вино, дарил троянского коня.

Мы Трою взяли. Мы смогли! Она в руинах и в пыли.

А где шатался я с тех пор? О, это долгий разговор…

Не на щите, но со щитом – живой я все-таки, прости.

А что там было по пути, о том когда-нибудь потом.

Время

Я ворочался на сеновале, в одиночестве, трезвый вполне.

Бесконечные лапки сновали безо всякой опаски по мне.

Все кололись травинки сухие, все зудели, чесались бока,

все гудели такие-сякие комары в глубине чердака.

За дворами лягушки кряхтели, заглушая мольбу комаров,

и скрипели вдали коростели, словно двери соседних

миров.

На стропилах лежала граница между мною

и Млечным путем,

и неслась по нему колесница в побледневший от звезд

водоем.

Это время мое пролетало, как, наверно, у всех и всегда.

Только пыль от копыт оседала – и на травы,

и на провода…

Ночью

Высокий шалый гром без церемоний врывается

и шарит по углам.

Ломаются сухие ветки молний и падают охапками

к ногам.

Над улицей, двором и чьей-то грядкой нальется

зорким светом высота.

Полнеба озаряется догадкой, к чему земная наша маета,

Кому нужны и трепет, и отвага – те хлопоты,

которые пусты.

И хлынет очистительная влага, врачуя крыши,

окна и кусты.

Со вздохами, ворчанием и звоном уйдет гроза,

успев перемешать

елей сирени с елочным озоном… дыши,

пока дозволено дышать!

Опять ни облачка на небе

Опять ни облачка на небе, в душе ни горести, ни зла.

Заказан осенью молебен во славу света и тепла.

Мотив, известно, незатейлив, но звуки женственно добры.

Осин с березами запели многоголосые хоры.

Какие солнечные числа для песен осень отвела!

Звучат возвышенно и чисто лучистых дней колокола.

Всего отпущено по смете: и медь, и золото в листве.

И думать не к чему о смерти, когда ни тучки в синеве.

Непогода

Моросящего дня кабала, ни заката тебе, ни восхода.

Безупречною осень была – бездорожье теперь,

непогода…

Сквозняками ходи по Руси, раздувай парусами карманы,

деревянные свечи гаси, окуная в тоску и туманы.

Золотые лампады круши, приближая к седому пределу.

В нашем небе не стало души, потому-то и холодно телу.

Выметай этот лиственный сор, отзвеневший осенней

сусалью.

Обезболивай сонный простор холодов обжигающей

сталью.

И крутись и вертись допоздна – и замри на пороге

с разбега.

Разъясняется даль. Тишина. Предвкушение первого снега.

Свобода

Нам с тобой в диковину счета за курорты, яхты,

снегоходы.

Кто там уверял, что нищета дарит ощущение свободы?

Дикий Диоген? Или Сократ? Их собрат, царапавший