Диалоги снаружи и внутри - [12]

Там, внизу лежали они. Их много.

Собой они вымостили дорогу.

И наскучили камню травы,

И плакучие эти нравы,

И сей камень решил низринуться,

Чтобы к братьям своим придвинуться,

Чтобы стать таким, как они.

Вот на чем закончил он дни —

Легкомысленно убежал,

Средь желанного общества пал.

Он лежал и страдал жестоко

От звенящих подков железных,

От колес тяжелых повозок

И от путников нелюбезных,

Что его пинали ногами.

В беспрестанном шуме и гаме,

Весь в грязи, во прахе, в навозе,

Он порою приподнимался

И к высокому месту покоя

Его тщетный взор обращался.

Подобное случиться может с тем,

Кто от уединенных созерцаний

Сползал в бессмысленную горечь дел,

И городов, и зол, и толп, и тел.

Лишь о ней…

Слова твоей любви

Так искренно полны твоей душою!

А.С.Пушкин

Лишь о ней, все равно – лишь о ней, —

О прельстительной, о проклятой,

Среди роз и среди камней

От рассвета и до заката!

Лишь о ней, навек и на миг,

О навязчивой, неуловимой,

Пирамиды прекрасных книг

И в глуши цветок нелюдимый!

Лишь за ней паденье и взлет,

Милосердие, вожделенье.

По следам золотым ползет

Пре-ступленье.

Что она – свобода иль плен?

Что она – награда иль кара?

Возрождение или тлен?

Райский свет или мрак Тартара?

Лишь о ней хочу говорить,

Иллюзорной ли – настоящей…

Лишь ее хочу подарить:

Потаенную ли, – парящую.

Лишь о ней, все равно – лишь о ней,

Лишь о ней говорить хочу.

Среди роз и среди камней

Возжигаю свечу.

Садик

Порою кажется, не без резонов

И к неминуемо большой досаде,

Что девственные джунгли Амазонки —

Всего затоптанный больничный садик…

И, кажется, весь мир – больничный садик.

В нем тихо все болит-живет.

Белейший доктор выйдет из засады

И в желтоватый корпус позовет…

Звезда

Непостигаемо прекрасна,

Горит над городом звезда.

Она прельстительна и властна

И не погаснет никогда.

В края надмирные, иные

Ведет высокие умы.

Ее лучи пронзили ныне

Броню трагическую тьмы.

Глубокая река

Тысячелетья, о, ты говоришь с небом.

Глубокие тайны охраняешь ты.

Ты говоришь с небом.

Тысячелетья, о, небо в тебя впадает.

Скользишь по равнинам, многомудрая.

Небо в тебя впадает.

Тысячелетья, о, плавно несешь воды.

Доставь эту лодку в край спокойствия…

Плавно несешь воды.

Темно-красное танго…

Темно-красное танго нагнало меня накануне,

Раствориться велело. Затем приказало: держись!

Удивляла меня золотой простотой полнолуний,

Журавлиною жалобой – новорожденная жизнь.

Открывала мне двери, в которые страшно стучаться.

Зажигала лампады, которые не затушить.

Называла по буквам заглавные признаки счастья.

Я шептала за ней только слово короткое – «жить».

Обдавала меня соляными волнами морскими.

Овевала ветрами, огнями сжигала, любя.

Поверяла нетленные тайны и слухи мирские.

Против воли своей – я опять понимала себя…

Novella

Ночь

Асфальт. – Улики, следы и блики.

Обманчив шквальный панелей штиль.

Урбанистические улыбки.

Неотоваренных грез утиль.

Подъезды-бары-рекламы-фары…

И пары, пары – плывут подряд!

Остерегающе вальтасарам

Намеки огненные горят.

Модификации одиночеств…

В оконных рамах – миров ряды,

Морфей и морфий пиров непрочных,

Едва глядящих из ерунды.

Бледнел неон. Такова природа.

Все ближе утро. И вот, и вот

Сквозь облака сероводорода

Сереет города кислород.

Она

Кто-то крадется каинно. Кто-то авельно ластится.

Кто, как все геростраты, производит растраты…

А иной – твердокаменный, да задавлен напастями!

Кто-то – строит шалаш… Кто-то – метит в палаты.

Не хочу ничего! Только чистого воздуха.

Не хочу ни советов твоих, ни напутствий.

Надоело летать и довольно наползано.

Мне бы – просто шагать; мне бы в радость —

споткнуться!

Не хочу ничего, только дайте обрывочек

Этой блеклой лазури, печальной и немощной…

Что поделать с собой в диких дебрях привычного?..

Мое Море колышется, шепчет во тьме ночной!..

Что поделать с собой? Ничего не поделаешь…

Признаю. Отступаю. Спокойно и плавно я.

А потом – устремлюсь в это синее… белое…

Пожелайте теперь мне счастливого плаванья!

Поцелуй Гермины

Каменеющий,

Связанный ты по рукам и ногам,

Как Татьяна Египетская

Из статьи незабвенной Белинского.

Я – не Пигмалион.

Но тебя – не отдам.

Нужен новый Роден,

Чтоб по новой родил,

Чтоб отсек от тебя скорлупу,

Чтоб тебя расковать рисковал…

Галатея моя ты,

Но рода мужского. Ого.

Галатея моя, золотая,

О, проснись-пробудись,

Расколдуйся – целую, как надо,

Как во всех знаменитых финалах,

Когда разрушаются капища, скопища зла

И, напротив, в сиянье лучей,

Восстают до небес колоннады,

Очевидно, как я понимаю, – добра…

(Тут и в трубы трубят,

И врата отворяют,

И чудовища облик чудовищ

Теряют.)

Галатея родная моя,

Мне галантно подай лимонада,

Я так голодна…

Не скрывай от меня

Свой удушливый ужас

Перед новой судьбой,

Перед новой борьбой.

О, мужчины умеют и любят бояться.

Сядем. Поговорим. Обойдется. Помаду утри.

Памятник курящему

Он курил на ветру вокзала.

И одежды его терзало.

Улетел продувной кепон

Без особых к тому препон.

Человек лишь следил вполглаза

Чтобы курево не погасло.

Улетело пальто в рассрочку.

Ну и ладно. Поставим точку.

Он от ветра лицо схоронил, —

Сигарету оборонил.

Улетели очки, пиджак.

Ничего. Проживем и так.

Он лопаткой сложил ладонь,

Защитить последний огонь.

Улетел носовой платок —

Вслед за поездом – на восток.

Он курил на ветру в затяжку.

Беззащитно-бела рубашка…

Он курил на ветру вокзала,