Действующие лица - [4]

Вылез некто мохнатый из телека,

Сел напротив и начал линять.

– Что за чушь! – он подумал. – Истерика.

Надо, видимо, что-то менять.

Сей же миг устремясь к равновесию,

Корректируя душу свою,

Для начала сменил он профессию,

Поменял трудовую семью.

За стеной доремикали режуще,

Ниже резались в крик в домино.

Поразмыслив, сменил он убежище

И район поменял заодно.

Где добром, где прибегнув к насилию,

Где продуманно, где на авось,

Он друзей поменял и фамилию,

Даже брата сменить удалось.

Из возлюбленной выделал чучело

И прислушался. Нет, не ушло:

Баламутило, мучило, пучило,

Клокотало, корёжило, жгло.

Дачное утро

Карабкается утро по стволам,

Скользит по фиолетовым обрывам,

Спешит и в настроении игривом

Устраивает праздничный бедлам.

На грядке появляется старик.

Он поощряет луковые всходы.

Набором бодрых цифр бюро погоды

Дублирует восход и птичий крик.

Залив едва волнуется. Песок

Томительно исходит лёгким паром.

В двенадцать открывающимся баром

Манит благоустроенный мысок.

Ребёнок ловит бабушку сачком,

Голубоглазый бомж бутылки ищет.

А позади кафе трещит и свищет

Соловушка над мусорным бачком.

25 мая 1976

Осень

Листопад, листожор, листобой,

Завтра золото станет золой.

То же самое будет с тобой,

С головой твоей, шумной и злой.

Намагниченным рваным углом

Перемётные птицы уйдут.

Бей им вслед обветшалым челом —

Сдан редут, и огарок задут.

Это край – омертвение жил,

Склеротический клёкот в груди,

И досада – неправильно жил,

И засада, куда ни пойди.

Это пепел на дне очага,

Нищеты продувная сума.

В створках век оплывут жемчуга

И зачахнут. И будет зима.

Снегопад, снеговей, снегостой,

Голубые летейские льды.

Даль чернеет, и берег пустой,

И следы. Слава богу, следы.

Песенка шута

Обогреваю белый свет,

Смеюсь, обозревая

То липы цвет, то рыбий след,

То потроха трамвая.

Когда компания сыта,

Она предпочитает

Не лиру – бубенцы шута,

Шута вам не хватает.

Я вместо ужина стучу

Зубами по железу,

Затем по лунному лучу

На четвереньках лезу.

Вас огорчает темнота.

А я твержу: – Светает!

Не верьте, смейтесь. Но шута,

Шута вам не хватает.

Меня корят, что я не горд,

Что взял в Пегасы клячу,

А я дурачусь круглый год

И всех вокруг дурачу.

Камзол мой драный нищета

Куплетами латает.

А вы торопите: шута,

Шута вам не хватает.

Но я ужасно устаю

От этой глупой роли.

Возможно, нынче я даю

Последние гастроли.

Бежит вода из решета,

Снег на губах не тает,

И вдруг поймете вы: шута,

Шута вам не хватает.

24 ноября 1975

Стихи к юбилею

Мужчины в двадцать – петухи,

Казарменная прыть:

Подраться, поорать стихи,

Курей поперекрыть.

Мужчины в тридцать – рысаки:

Труха из-под копыт,

Покуда ставки высоки,

Покуда кровь кипит.

Мужчины в сорок лет – орлы:

Предельна высота,

Но достаёт верней стрелы

Предательство крота.

А в пятьдесят мужчины – львы:

Мудры, видны собой.

Конечно, кое-что увы,

Но кое-что трубой.

Помехи, плюхи – чепуха,

Совмещены пока

Неукротимость петуха

С упрямством рысака.

С незащищённостью орла

Невозмутимость льва…

Живи, пока идут дела,

Пока душа жива.

А отвернёт Фортуна грудь,

Бери её с торца,

И до конца мужчиной будь,

До звёздного кольца!

Простая история

История эта не нова,

Так было во все времена…

Г. Гейне

Они полюбили друг друга, как водится, с первого взгляда.

В известных затеях прошло примерно четыре месяца.

На пятом он узнаёт, что она на пятом. Угрозу чада

Воспринимает словно в чаду. Потягивает повеситься.

Потому что он был ещё молодой, но ещё порядочный,

А у порядочных ежели что – принято было жениться.

Но подобная перспектива ему не казалась радужной,

Проще, пожалуй, покаяться и, как следствие, извиниться…

Немного привычной игры, живого воображеньица,

И всё, и готово: бойкий стишок ложится в пухлую папку.

Но вы увлеклись, вам хочется знать, женится или не женится,

Вам жаль бедолагу: молод, горяч, ну, перегнул палку.

Всё в полном ажуре: рука испрошена, кинжал попритёрли

к ножнам…

Её положению и собственной чести вот именно потакая…

Положение, впрочем, оказалось не столь интересным

и даже попросту ложным.

Это бывает. На нервной почве. А она у нас вся такая.

1972

Лукоморье

Деревянный Буратино, оловянный Дровосек,

И соломенный Страшила, и хрустальный башмачок.

Кто-то всех переумаял, кто-то мается за всех,

Скачет в сумерках по кругу вечный Беленький Бычок.

Пахнет мёдом Белоснежка, чахнет худенький Кащей,

Вновь старушку Гдежекружку на побаски повело,

Наплели, нагородили, наскребли из-под мощей,

Бац, а мы уже не дети. А не верить тяжело.

Справа база, слева баня, посреди пивной ларёк,

Кувыркнувшись на прощанье, солнце скрылось за углом.

Мне навстречу ковыляет дрессированный хорёк,

В небе бабушка порхает, управляясь помелом.

Там козёл на курьих ножках, здесь молочная река.

Пеший Леший сушит лапти на кисельном берегу…

То ли в бога, то ли в душу семенит моя тоска,

Пью, кую, кукую, каюсь – уберечься не могу.

1972

Импрессия

Небо, покрытое тучами, – всё-таки небо.

Дворцы, пропахшие щами, – всё же дворцы.

Унылый самоубийца с лицом пожилого Феба

Ко всем пристаёт с вопросом:

– Кому тут отдать концы?

Пальто, покрытое пятнами, всё-таки нечто.

Бульвар, усеянный лужами, всё-таки путь.

– Ложись, – говорю, – и жди.

– Да некуда лечь-то.

– Тогда, – говорю, – ступай.

– Ещё, – говорю, – побудь.

Деньги, которых нет, всё же воспоминание.

Хочешь, возьми кредит. Хочешь, в кулак свисти.