Девятьсот часов неба. Неизвестная история дирижабля «СССР-В6» - [98]

Вскоре после этого Почекин перешёл со штурвала высоты на направление, заменив Ритсланда, который отправился в пассажирскую каюту принимать у Воробьёва «Фэйрчайлд», а место у штурвала высоты занял Паньков.

Последняя вахта в рубке управления

Передние окна рубки управления были плотно залеплены инеем и снегом. Почекин вёл корабль, глядя только на компас перед собой, слушаясь команд Мячкова.

В 18:43 дирижабль наблюдали с земли в районе станции Княжая, в 38 километрах к югу от Кандалакши[238].

Всё поведение штурмана в эти минуты казалось Почекину весьма необычным. Мячков, всегда учивший коллег «не уклоняться», держать курс, сейчас поминутно открывал заледеневшие окна рубки то слева, то справа, чтобы визированием определить угол сноса ветром, и менял курс на 20, а то и на 30 градусов то в одну, то в другую сторону. Раньше Почекин никогда не замечал такого. Что-то было не так. Однако Гудованцев, стоявший здесь же, как будто не возражал.

Когда Мячков в очередной раз сдвинул целлулоидную створку окна, Почекин, на секунду оторвавшись от компаса, увидел внизу мелькающие серые пятна, размытые снегопадом. Земля. И так близко! Он сказал об этом Гудованцеву, и тот скомандовал Панькову подняться на 100 метров.

Вскоре в открытое окно Мячков заметил освещённое пятно – какой-то населённый пункт – и велел Почекину свернуть ту сторону. Промерив угол сноса на двух направлениях, штурман дал команду вернуться на прежний курс 320°. И снова в глаза Почекину бросилась близкая земля: кажется, внизу можно было разглядеть отдельные деревья. Неужели никто, кроме него, не смотрел туда? Но ведь есть же штурвальный высоты, и это не какой-нибудь учлёт, а Иван Паньков. И всё же надо сказать командиру. По команде Гудованцева Паньков снова поднял корабль метров на 100.

– Что это за место? – спросил Почекин у Мячкова.

– Кандалакша… кажется.

В этот момент за окном поплыла ровная цепочка хорошо видимых подрагивающих огней, уходящая вдаль. Сын железнодорожника, Почекин провёл детство у дороги, в юности сам работал на станции и отлично знал такую картину – светофоры автоблокировки, регулирующие движение поездов. Но, приглядевшись, он понял, что это костры. Кому они нужны здесь? Разве что указать кому-то путь? Быть может, их дирижаблю? Всё же такой снегопад, видимость еле-еле.

Тем временем корабль отходил левее. Вернее, курс его был прежним, это огни сворачивали вправо. Почекин обернулся к Гудованцеву:

– Николай Семёнович, посмотрите: там костры жгут, уж не нам ли?

Тот глянул в окно, улыбнулся:

– Может быть.

И вышел из рубки, задвинув за собой дверку.

Корабль, рассекая носом метель, нёсся вперёд со скоростью около 100 километров в час.

В пассажирской каюте Гудованцев, Дёмин и Кулагин обсуждали план действий во время стоянки в Мурманске, а Воробьёв и Ритсланд занимались «Фэйрчайлдом». Сидел в своей радиорубке Чернов.

В темноте киля, продуваемой ветром, спали на сетках в меховых мешках Устинович, ушедший отдыхать около 19 часов, Кондрашов, Шмельков, Никитин, Лянгузов, Градус. Здесь же прогуливался Коняшин: шла его вахта дежурного по килю.

Очередная смена мотористов несла вахту в гондолах: Матюнин (правая), Бурмакин (левая) и Новиков (кормовая).

В рубке управления – Паньков и Почекин на штурвалах высоты и направления, рядом Мячков – высунувшись в окно, он неотрывно смотрел вперёд и время от времени корректировал курс, командуя Почекину.

Места нахождения членов экипажа перед катастрофой

В какой-то момент он вдруг страшно закричал:

– Летим на гору!

Паньков мгновенно отреагировал поворотом штурвала высоты, резко задирая нос корабля вверх, и одновременно скомандовал Почекину:

– Повернуть вправо!

Но уйти от столкновения не удалось. Уже через несколько секунд раздался треск: корабль начал цеплять макушки деревьев на склоне горы.

– Что такое?! – закричал, вскакивая, Гудованцев в пассажирской каюте.

Треск ломающихся стволов и раздираемой оболочки, глухой гул удара – и дирижабль повалился на землю, накрывая своими обломками экипаж. Всё вокруг быстро охватывало пламя, повалил густой дым, белый и едкий.

В киле от удара проснулся Устинович. Быстро выбравшись из спального мешка, рванулся было вперёд к гайдропному люку, но опрокинулся с носа корабля, задранного вверх, вниз к корме, запутываясь в материи обшивки и балочках киля. Уже задыхаясь от дыма и жара, внезапно провалился в дыру, упал и покатился по склону прочь от горящего дирижабля.

Воробьёв в пассажирской каюте от удара потерял сознание. Очнулся запутанным в материю, весь в дыму. Тыкался наугад в разные стороны, пытаясь выбраться, но всюду наталкивался на громоздящиеся металлические конструкции. Силы кончались. В голове пронеслись прочитанные когда-то истории гибели дирижаблей, сгоревший «СССР-В7», пожар эллинга на Долгопрудной. Работая в системе Аэрофлота, Воробьёв знал обо всём этом и почти смирился с неизбежностью смерти. Но когда вокруг вспыхнуло пламя, инстинктивно рванулся, сам не зная куда, пролез между балками и вырвался из огненного плена, упав в какую-то яму, выбрался из неё и отполз вниз.

Среди обломков кабины, в бывшей рубке управления, задыхался Почекин. Подумалось: кончена жизнь. Где-то поблизости он видел ворочающихся в огне людей, услышал крик – кажется, Кулагина: «Виктор, давай сюда!» Мелькнула мысль: они спасаются, а я остаюсь здесь умирать… Но пролезть через бурелом металлических прутьев туда, на зов, он не мог. Жар становился нестерпимым. Он пытался зарываться в снег, но всё равно задыхался. И вдруг, пятясь назад, куда-то провалился и обнаружил, что оказался в стороне от огня. Принялся выкарабкиваться и – вылез, тут же отбежав в сторону.