Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - [2]

— Ну что, хранители, как успехи? — донесся до их слуха свистящий полушепот; повеяло холодом, и на опушке появилась закутанная в черный плащ фигура.

Гэндальф припомнил странный рассказ Арагорна о встрече у Брода.

— Кто ты такой и почему помог нам? — воскликнул он, держа на всякий случай перед собой посох как клинок.

— Потому что Саурона и его власть я ненавижу еще сильнее. — Тень стояла перед ними, прислонившись к древесному стволу в небрежной, не лишенной, однако, изящества позе. — Свет я не люблю, ибо он мне чужд, а Темного Владыку — потому что он помог мне стать чуждым свету.

— Право, для нас была неожиданной помощь от…

— Раба Кольца.

— Ну… да, это как-то не укладывается… — Арагорн замешкался, подыскивая подходящие слова.

— В ваши представления о таких, как я. Вполне естественно. Вижу, вам хотелось бы знать больше — у вас появятся основания для доверия, и картина мира пребудет в целости и сохранности. Что же, возможно, моя история развлечет вас. Жаль, г-н Сумникс отсутствует — не мешало бы ему побольше про колечко знать, но, думаю, он образумился, да и не до чужих мемуаров ему сейчас.

— А нам бы действительно хотелось понять хоть что-то, — сказал Гэндальф, присев на камень.

Призрак расправил плащ и чуть откинул капюшон — возникло высохшее, мертвенно-бледное лицо, на котором зеленоватым тусклым огнем светились холодные, неподвижные, как у змеи, глаза.

Все невольно отшатнулись, и узкая щель, служившая пришельцу ртом, искривилась в невеселой усмешке.

— Давно не смотрелся в зеркала — я там не отражаюсь. Но не буду отвлекаться.

Итак, я — один из девяти владельцев колец, данных Сауроном людям.

Мое имя вряд ли что-то скажет вам, да это теперь и не имеет значения. От моего некогда роскошного замка в Нуменоре не осталось — по известным причинам — даже руин. А когда-то мой двор отличался великолепием, и талантливые посетители съезжались туда отовсюду.

Я не настолько интересовался воинскими искусствами или магией — хотя они и занимали немалое место в моей жизни, как и у всякого представителя моего круга, а среди моих гостей были поклонники как первого, так и второго; скорее прекрасным — поэзия, знаете ли, музыка или что-то иное.

Мои залы были задуманы эльфийскими зодчими и украшены мастерами-гномами, там творили известные менестрели.

Я не выношу уродства до сих пор — может быть, поэтому не свыкся с орками, троллями и прочими обитателями Мордора?

Но уже тогда появились зачатки моей гордыни — я все больше любил созданное мной и для меня и все больше презирал мир вокруг (впрочем, до некоторой степени он этого заслуживал).

Вот тут-то и объявился взятый в заложники Ар-Фаразоном Саурон — и был мне представлен. Красавец и блестящий собеседник — неотразимое сочетание. Общение с ним доставляло мне эстетическое и интеллектуальное удовольствие, ибо познаниями он обладал исключительными. Он стал моим частым гостем. Его советы отличались точностью, формулировки — изяществом, а утверждение, что красота выше добра и зла, нашло отклик в моем сердце — тогда оно еще у меня было, знаете ли.

Да… Постепенно моя любовь к прекрасному превращалась в ненависть ко всему, что не соответствовало идеалу и казалось примитивным. Уродство могло восхитить меня — но доведенное до степени исключительности.

Впрочем, это неважно. Достаточно сказать, что мои развлечения и творческие изыскания становились подчас жестоки.

В один из вечеров Саурон и преподнес мне кольцо, сопровождая дар комплиментами, составленными достаточно разумно, чтобы не перейти границу, отличающую хороший тон от дурновкусия, в адрес моей блистательной персоны, светоча культуры Средиземья и арбитра изящества, — рассказчик ухмыльнулся, — и я, с подобающими месту и времени выражениями благодарности, принял подарок. В то время уже ходили слухи о страшных черных всадниках, но в чем дело, не знал толком никто.

Когда я впервые надел Кольцо, казалось, мир стал ярче, звуки — четче, все вокруг обрело какой-то дополнительный смысл, в сознании возникли связи времен и явлений, прежде, видимо, неявные и не замеченные.

Я ощущал в себе небывалую силу и вдохновение, казалось, власть моя безгранична и я могу творить блистающие миры мановением руки.

И понеслось: грандиозные замыслы, претворявшиеся в жизнь любыми методами, игнорирование и изгнание всего, что, как мне думалось, стояло между мной и совершенством.

Увеселения становились все более извращенными, в средствах я был все более неразборчив.

Жажда нового, еще более удивительного и оригинального становилась все непомерней, но вместе с тем появилось и росло ощущение скуки и равнодушия. Мир вокруг выцветал, и приходилось подстегивать себя все более острыми ощущениями и переживаниями.

Как-то возникла мысль снять Кольцо. Я сделал это — и словно вся тяжесть Арды обрушилась на мои плечи. Холод, озноб, все звуки — как сквозь войлочную завесу. Из зеркала на меня глянул смертельно усталый человек с потухшими глазами и порочным лицом. Мне стало страшно, и я решил не касаться больше Сауронова подношения, но тут ужас последнего года открылся мне во всей своей уже отнюдь не эстетичной правде. Возможно, я бы еще смог справиться с этим, но… мне предстоял очень важный прием, а в голове — ни одной мысли, какое-то оцепенение… Последний раз, решил я, только проведу его — и все. Этот раз действительно был последним — еще раз расстаться с Кольцом у меня не хватило ни сил, ни духа.