Девятое имя Кардинены - [24]

— Вот цейлонцы, пока не погибли их кофейные плантации, обдавали паром несмолотые зерна, жарящиеся на решетке. Самый ароматный кофе получался, куда уж нам теперешним! Мусульманские суфии тоже знали в этом толк: говорят, что они и были первооткрывателями сего напитка, приближающего к лицезрению Бога, но, пожалуй, врут. Ладно, у меня готово. Чашки найдутся? Не пить же нам обоим прямо из турочек, неуважение выйдет. Вам как, с сахаром, с сахарином или без?

Свою чашечку она демонстративно приняла обеими руками. Денгиль уселся в кресло напротив. Фарфор казался еще нежнее в его пальцах, изящных и загрубелых одновременно. Время от времени он прислушивался к ужасающему лязгу и вою, доносившимся снизу, наклонив голову к плечу и удовлетворенно хмыкая. Глаза его сквозь полуопущенные веки изучали ее лицо, это не было для нее неприятно, скорее напротив.

— А и правда, такой женщины, как вы, я не знал, — сказал он внезапно.

— Ну да, конечно: у всех прочих не было ствола под филейной частью.

— Кстати, убрали бы его оттуда. Еще себя пораните.

— Так он уж давно в кармане и на предохранителе.

Оба прыснули; Денгиль — чуть ли не себе в чашку.

С ним было на удивление покойно и счастливо — как тогда, когда Того, сторожа ее, наваливался на ноги тяжелой и горячей своей башкой. И она даже почти не удивилась внезапным его словам:

— Бог создал ину Та-Эль для Денгиля. Скажи, разве не так?

— Я ведь меченая, Волк, некрасивая.

Кто подсказал ей эти слова, в которых было согласие?

В ответ он поднялся, распахнул ей одежду на груди и поцеловал прямо в шрам напротив сердца.

Первое, что она услышала после блаженной гибели, были тихие слова:

— Положи меня, как печать на сердце твоем, как перстень на руку твою, потому что крепка, как смерть, любовь… и стрелы ее — стрелы огненные.

— Это ты говоришь, Волк?

— Прости, — светлые глаза его смеялись, не поймешь, над нею или над собой, — в такие возвышенные минуты меня обычно тошнит любовными стихами всех времен и народов.

— Негодник, это же Песнь Песней. Только ты ревность пропустил.

— Я ее всегда пропускаю — также и в реальной действительности. А ведь ты и впрямь воин, моя кукен. Только воину достает отваги отдаваться так безоглядно и без страха. Сейчас окно грохнуло — аж весь дом затрясся до фундамента, а тебе хоть бы что.

— Правда? Я и не услыхала.

Денгиль поднялся, вытянулся по-кошачьи всем нагим своим, юношески стройным телом. Подошел к окну.

— Последнее, слава Богу. Мои люди этих бандитов на себя оттянули. Пришли-то как их сторонники. Хорошо, твои невольные коллеги не начали по своему обыкновению стрелять, тогда бы пустячком не обошлось.

— Интересно, что бы ты делал, если бы они ворвались сюда?

— То, что и собирался. Прежде чем до тебя добраться, им бы пришлось во мне самом дверцу продолбить, а это ох какое хлопотное занятие!

Ушел он тем же путем, что и явился сюда, — на дерево, а оттуда спрыгнул на руки своих ребят, которые перекликались с ним из сада.

Еще через день к ней на второй этаж явился старший представитель рода Антис, с эскортом, сухой и чопорный, как никогда.

— Госпожа посланница, — заявил он без предисловий. — Вчера регулярные войска ваших «красных плащей» и их артиллерия заняли позиции для прямого обстрела города, приблизившись к установленной договором предельной границе на расстояние около трехсот метров в среднем. Имели место и неоднократные нарушения этой границы. Ваши солдаты грабили дома и затеяли перестрелку с силами местной самообороны. Есть убитые и раненые с обеих сторон. Мы считаем, что нас провоцируют — уже спровоцировали! — нарушить перемирие, чтобы свалить вину на нас. Поэтому напоминаю, что вы лично отвечаете за соблюдение условий той стороной. От меня требовали приказа о вашем заключении, но я предпочел для вас домашний арест.

— Напрасно. Посадили бы сразу в местную тюрьму, что ли. Здесь так зверски дует из-под пола…

Он сделал вид, что не понял.

— Ну хорошо, вы в своем праве. Арест так арест. А мои сослуживцы?

— Отпустим в город, но без оружия. Дальше — как сами знают. Стрельба им в любом случае только повредит.

— Могу я видеть господина Карена?

— Позже. Он в отлучке.

Карен явился уже к вечеру, запыханный, горячий после стычки с ее лэнскими охранниками.

— Ничего не мог для вас сделать, ну ничего!

— А я и не просила. Спасибо за то, что уже сделали.

(И за Волка, сказали они друг другу беззвучно.)

— Слушайте, младший помощник старшего повара, вы ведь наверняка значите в правительстве куда больше, чем тот ярлык, который на вас навешен.

Он кивнул.

— Я тут в одиночестве кое-что обдумала и сейчас изложу вам для передачи в верха. Кстати, валерьянки не дать вам в таблетках? Очень уж рассуетились.

— К Эблису таблетки. Я слушаю внимательно.

— Для начала такой вопрос. Господин Роналт придет на разговор с «красными плащами»?

— Завтра в пять утра.

— Меня для показа возьмет?

— Не знаю… Нет.

— Зря. Утром воздух здесь — ну чистый хрусталь! А тут сиди и дожидайся. Что он со мной сделает, если не договорится ни до чего путного?

— Расстреляет.

— Серьезно? Фу, какая мерзость. К тому же меня однажды расстреливали, и без весомого результата. Вы об этом знаете?