Девятое имя Кардинены - [22]

— Я поняла. Он умирает каждую ночь, плавится каждое утро в горниле солнца и возрождается, выстраивается мелодией. Изменчив и потому живет вечно.

— А еще, очевидно, постигли, почему вам не придали полк тяжелых бомбардировщиков, — добавил Карен с улыбкой, полной легчайшего цинизма. — Кто же устраивает погром в сундуке со своими сокровищами, верно?

Беседы их мало-помалу становились все более доверительными. Со стороны это выглядело похожим на влюбленность, но оба они понимали, что это не так: Карен бы попросту запрезирал ее, буде она проявит свою скудную женственность в беспримесном виде. Просто двое людей…

— Вы интересовались происхождением старых родов Динана? — спросил как-то Карен.

— В той мере, в какой это касается меня. Моя мать по отцу Стуре.

— Оставим в покое гипотетических викингов. Я имею в виду даже не конкретные родословия, а тенденцию. Две трети наших аристократов имеют в корне своем либо ремесленника, либо оборотистого купца. Воины, как правило, приплода не оставляли, кроме разве внебрачного, не наследующего ни имени, ни имущества. Отсюда и вообще уважение к детям без роду и племени — впрочем, может быть, просто потому, что они дети, детей же любят невзирая на их генеалогию. И понятие бастардов у нас не укоренилось, ибо брак был чаще всего не таинством, а гражданским состоянием.

— Вы отвлеклись. А какие же ремесла чаще всего увенчивались коронкой?

— В первую очередь — оружейников и ювелиров. Лошадиных барышников, которые в придачу еще занимались и селекцией. Торговцев светской литературой — здесь надо было не только знать грамоте, но и в книгопечатании соображать, а также в иллюминации и переплетном деле. Они ведь были делателями книг, одновременно бумажниками, каллиграфами и художниками, и своих отпрысков учили тому же. Дворянство можно было получить и на государственной службе, но уважалось это не очень, куда меньше частной инициативы. Младших детей отдавали церкви или мечети, потом — светской школе, университету, но интеллигенция — это же не род.

— А земельное дворянство?

— Мало и редко, особенно в Лэне. В Эрке, где земельные владения — лес, титул можно было получить, купив несколько сот гектаров бурелома. И вообще, знатными, то есть считающими поколения и ведающими свои истоки, были и крестьяне. Род Эле, к примеру.

Посмеялись.

— Какого происхождения был последний Аргал?

— Он это вуалировал. Прадедушка его вывез супругу из Англии, откуда сам родом, и, судя по достоверным слухам, из о-очень веселого дома, чем — но это уже откровенная сплетня — продолжил фамильную традицию. Хотя, с другой стороны, его предки были уж такие пуритане, что ни с католичками, ни с мусульманками не хотели мешаться. Лучше уж пуститься в импортные операции. Нет, когда ваш сводный батюшка и его присные подорвали силы Эйтельреда, никто, собственно, не был против, кроме его ближайшего окружения, которое в конце концов последовало за ним не только и не столько за городские стены, но и на тот свет. Но это уже наше внутреннее дело, а не ваши старания. Ваши идеи социального равенства тоже можно было терпеть, иначе не организуешь хаос… охлос… простите, массы. А вот то, что происходит здесь по указке ваших родственников и знакомых — это внеклассовая и очень жесткая борьба за власть.

— Они оба, и Лон Эгр, и Марэм Гальден, да и прочие — люди симпатичные и умные.

— Разумеется, — сказал он без энтузиазма. — Военные интеллигенты, как ваш покойный батюшка. Только ведь истории безразлично, кто из носителей идеи хорош, а кто плох. И даже красота самой идеи ничего ровным счетом не значит, если ее сначала придумали, а потом пытаются насильно воплотить. Поймите, кучка самых прекраснодушных мечтателей, наделенных силой и властью, способна единовременно загнать страну в такой исторический тупик, что оттуда всем скопом и за сто лет не выбраться. Нет, не хотел бы я видеть, что будет в вашем государстве лет через десять. И не увижу, так мне думается.

— Почему: эмигрируете?

— Если бы можно было. Тут многие перевели свои средства к существованию в Великобританию — тоже, как-никак, остров, — а сами застряли. Я бы остался хоть служащим, хоть рядовым техником при моем деле. У меня ювелирные мастерские и кузницы в Лин-Авларе. Редкоземельные сплавы, знаете ли, многообещающая штука. Но вам известно, что ваши части отвели по равнине километров на двадцать, а в горах, бывает, не больше чем на пять? Тут уж собой не распорядишься.

— Не прибедняйтесь. Горы — не Великая Берлинская стена. Нити для переброски у вас есть. И оттуда, и туда.

— Вот именно — нити, для продуктов и лекарств. С голоду не помираем, и на том спасибо. И знаете, почему? Вы своей войной загнали сюда слишком много любимого вами простонародья, которое хочет кушать и болеет не меньше нас, аристократов недобитых.

Во время ее одинокого хождения по городу Танеида чувствовала, как раз от разу увеличивается вокруг нее напряжение, будто идешь через воду, или масло, или смолу. Кяфирка, иногда долетало до ее ушей — так говорили простые люди, что казалось ей особенно обидным.

— Я не ношу доспеха ни на душе, ни на теле, и всякий может оценить меру моей веры и моего неверия, — сказала она однажды, не выдержав, поверх голов и глаз, что смотрели сквозь нее. Непонятно, смогли ли они оценить ее знание арабского богословия — слово, обозначающее неверного, традиционно выводилось из куфр, броня, и означало, что человек не то что не имеет правильной веры, но скрывает свою веру и от других, и от себя самого. Но в тот единственный раз прохожие расступились и дали ей дорогу.