Девятая рота - [6]

— А еще вниз столько же, — сказал Стас, глядя в долину. — Может, разбежаться и… — кивнул он. — Чтоб долго не мучиться.

— Слышь, Пиночет, — окликнул. Джоконда Бекбулатова. — Ты ведь чеченец?

— Ну так что?

— Как же ты против своих воевать будешь?

— Слушай, какие они мне свои? — с полоборота завелся Пиночет. — Ты думай, что говоришь, да? У меня дед воевал, прадед воевал, прапрадед воевал…

— Да я не о том, — ухмыльнулся Джоконда. — Ты же мусульманин. И там мусульмане. Аллах не простит.

— Слушай, отвали, да?

— Пиночет, а ты обрезанный? — спросил Лютый.

— А тебе чего? — насторожился тот.

— Покажи.

— Слушай, раком становись — покажу! — вышел из себя Пиночет.

Посмеялись и снова замолчали.

— Я тоже завтра выхожу, пацаны, — сказал вдруг молчавший до этого Серый. — Мать письмо прислала, давно уже, — достал он в подтверждение листок. — Болеет она. Если убьют… У нее ж вообще никого, кроме меня… Я один не вышел бы, как последний чмырь. Ну чо, пацаны? — Он оглядел ребят. — Никто больше?

Все отводили глаза.

— Парни говорили, в Афгане неделю на боевых по горам шаришься, две на базе кайфуешь, — сказал Ряба. — А тут с Дыгалой до войны не доживешь, раньше сдохнешь.

— Ну так что, Ряба?

Тот глубоко затянулся, выдохнул — и отрицательно покачал головой.

— Ну что, Воробей, договорились? — неуверенно спросил Серый. — Только вместе выходим, да?

Тот кивнул, не поднимая головы.

На построение Дыгало надел парадку с двумя медалями. Полк выстроился на плацу. Комполка, приземистый мужик без шеи, с короткими мощными руками, говорил зычным голосом, привычно коротко рубя фразы, будто командовал атакой:

— Двенадцатого декабря. Находясь на боевом выходе. В районе перевала Кандагар. Взвод попал под шквальный огонь превосходящих сил противника…

Замерший в строю Воробей покосился на Серого. Тот чуть заметно вопросительно кивнул. Воробей отвел глаза. Дыгало грозно зыркнул на них, и все снова замерли.

— Пулеметчик гвардии рядовой Самылин. Выпускник второй роты нашего полка. Остался прикрывать отход своих товарищей, лично уничтожил восемь единиц живой силы противника. А когда кончились патроны. Подорвал себя гранатой. Вместе с окружившими его душманами. За мужество и героизм, проявленные при оказании интернациональной помощи братскому афганскому народу. Рядовой Самылин представлен к ордену Красного Знамени посмертно! Вот так воюют наши ребята! — повысил голос полковник. — В честь нашего погибшего товарища! Полк! На караул!

Офицеры и сержанты отдали честь, пацаны повернули головы на склоненное знамя.

Выдержав паузу, полковник двинулся вдоль строя, оглядывая обращенные к нему лица.

— Каждый из вас. Сам. Добровольно. Принял решение служить в Афганистане. Я должен задать вам вопрос. Есть ли среди вас те, кто передумал? Я не буду спрашивать о причинах. Вы просто продолжите службу в других частях на территории страны. Итак! — Он остановился перед строем. — Кто не хочет ехать в Афганистан — два шага вперед!

Воробей замер, глядя под ноги, напряженно ссутулившись. Серый отчаянно смотрел на него. Воробей покосился в другую сторону, поймал взгляд Лютого, Джоконды, других пацанов, глянул вдоль бесконечного неподвижного строя. Подался плечами вперед, пытаясь сделать эти два спасительных шага, — и остался на месте.

Полковник последний раз оглядел строй и вскинул ладонь к козырьку.

— Благодарю за службу!

— Служим Советскому Союзу! — грянул строй.

Воробей обреченно, бессильно опустил плечи.

Глава 6

На доске в учебном классе висела карта Афганистана. Занятия вел капитан Бессонов, не по-армейски лощеный, с узким породистым лицом и ухоженными руками, не сходящей с губ иронической улыбкой и негромким голосом. Даже форма на нем сидела как-то по-особому.

— Минимум знаний, необходимый для общения с местным населением, вы почерпнете из этой памятки, — указал он на тощие брошюрки, лежащие на столе у каждого. — Но главное, что вы должны помнить, когда окажетесь по ту сторону границы, — что вы находитесь в исламском государстве…

Пацаны скучали. Чугун, подперев щеку ладонью, мучительно боролся со сном. Лютый, прикрываясь учебной тетрадью, писал письмо. Джоконда рисовал портрет капитана: карикатурно длинный английский подбородок, кружевное жабо вместо воротничка над погонами. Стас и Ряба ухмылялись, поглядывая с двух сторон на рисунок.

— Ислам — не просто другая религия. Это другой мир, живущий по своим законам, другое отношение к жизни и смерти. Правоверный мусульманин не боится смерти в бою — тот, кто погиб, сражаясь с неверными, то есть с нами, немедленно попадает в рай, где его ждет то, чего не хватало в этой жизни: вода, плоды садов и пышногрудые девы — гурии…

Пацаны оживились, загудели. Капитан чуть заметно улыбнулся.

— Отношение к женщине в исламе — особый разговор. Главная святыня для мусульманина — его дом, «харам». Отсюда, кстати, произошло слово «гарем». Второе значение этого же слова — «нельзя», «запрещено». Нельзя смотреть на мусульманских женщин — «харам». Все, что касается половых отношений — «харам». «Харам» — показывать мусульманину непристойные жесты, которые всем вам так привычны — за это можно получить пулю даже от мирного жителя… С другой стороны, мусульманин никогда не осквернит свой дом кровью. С того мгновения, как вы попали в кишлак — вы гость. Убить гостя, даже неверного, — «харам». Запомните, пока вы находитесь в кишлаке — вы в безопасности. Но как только вы ступили за границу кишлака, тот же хозяин, который пять минут назад поил вас чаем, может выстрелить вам в спину, потому что убить неверного — это подвиг, это ступенька в рай…