Они родились на втором году космической эры. Так высокопарно было принято говорить тогда. В доме каждого из них в красном углу, как икона, висел портрет Гагарина — в гермошлеме или парадный, с геройскими звездами и орденами всего мира. И каждый с детства наизусть помнил кадры кинохроники: прощальный взмах рукой — «Поехали!», и столб огня, уносящий ракету в небо, и ликующие толпы людей по обе стороны проспекта, на балконах, на крышах, и цветы, летящие под колеса открытого лимузина, и ослепительная гагаринская улыбка.
Так больше не встречали никого и никогда, потому что гагаринским полетом закончилось время подвигов. Давно была выиграна война, покорен Север, на карте мира не осталось белых пятен, а в космос выстроилась длинная очередь за орденами и бледными отблесками гагаринской славы.
* * *
На огромном пустыре в Черемушках стоял до горизонта стальной лес подъемных кранов. В крайних котлованах были вбиты только первые сваи фундамента, а поодаль уже поднялись панельные этажи.
Был выходной, и полчища строительной техники замерли, уткнув ковши и тяжелые ножи в развороченную землю.
На краю котлована на складных походных стульчиках сидели Борис Богуславский, Инна Неверова и Леонид Блохин с женой Надей. На столе расставлена была нехитрая закуска: крабы и грибы, бутылка вина с пластмассовыми стаканчиками. Рядом играли на песчаном склоне дети.
У других котлованов тоже расположились компании будущих новоселов, там тоже выпивали и пели, танцевали под патефон.
— Привет соседям! — весело крикнули, подходя от троллейбусной остановки, молодожены с таким же точно сложенным столиком в сумке. — Это какой дом?
— Эти три корпуса — сто шестой! — крикнул в ответ Блохин.
— А где сто четвертый?
— Вон там! — указал Богуславский на бетонные сваи поодаль. — Правда, лифт еще не пустили! — и все радостно, с готовностью засмеялись.
— Не представляю! — развела руками Надя. — Не могу представить! Целая квартира — и вся моя! Никаких соседей! Захочу — залезу в ванну и буду целый день мыться, с утра до вечера, и никто не выгонит!
— Ну да! — капризно ответила Инна. — Никаких соседей! А я такая рассеянная — я чайник на плите забываю, кто выключит? Я на третий день пожар устрою… А кто ребенка из сада заберет, накормит? Кому его оставить, когда уходишь?
— Вон там детский сад будет, — указал Богуславский на другой котлован. — А там школа. Договоримся — кто первый возвращается, всех троих забирает.
— У тебя все проблемы, Инна, оттого, что ты не замужем, — назидательно сказала Надя.
— А вот ты теперь невеста с жилплощадью — мы тебя замуж и выдадим! — засмеялся Блохин.
— Еще чего! — фыркнула Инна. — Чтобы какой-то тип лежал в моей квартире на моем диване, читал газету и еще обед требовал! Бр-р-р… Нет уж, я женщина свободная: позову — пришел, надоест — пошел вон!
Надя укоризненно покачала головой.
Блохин разлил вино, поднял было стакан, собираясь сказать тост, — и поставил обратно на стол.
— Нет, я так не могу! — он покосился на сидящего неподалеку молчаливого мужчину с крупным грубоватым лицом. — Противное ощущение, будто в рот заглядывают! Пусть тогда с нами сидит, что ли! Как его зовут-то?
— Э-э… товарищ Шищенко! — неловко кашлянув, обратился к мужчине Богуславский. — Действительно, подсаживайтесь к нам. Немножко выпьем…
— Не положено, — коротко ответил тот.
— А что я могу сделать? — виновато сказал вполголоса Богуславский. — Сам никак не привыкну. Начальнику отдела положен охранник, хочу я того или нет.
— Не смеши! — отмахнулся Блохин. — От кого тебя охранять? Он теперь за каждым твоим шагом следит и отчеты пишет. Сегодня напишет — за что пили и сколько выпили.
— Тише, — взмолилась Надя. — Неудобно. В конце концов, у него своя работа.
— Давайте знаете за что выпьем? — сказал Богуславский. — За первый полет! За Гагарина! Не будь первого полета, может, у нас этих квартир бы не было.
— Поехали! — подхватили все хором, чокаясь стаканами.
— За Гагарина! — не удержавшись, ехидно доложил Блохин охраннику.
Надя досадливо толкнула мужа коленом.
Соня Неверова, нарядно, как мать, одетая и причесанная, с золотыми сережками в ушах, толстый Игорь Богуславский и Женя Блохин в таких же, как у отца, проволочных очках с выпуклыми стеклами строили город из песка на склоне котлована.
— Больше не хочу, — капризно сказала Соня, бросила лопатку и встала, отряхивая руки.
— Давай достроим, — сказал Игорь. — Чтобы вот такой большой был!
— Надоело! — Соня растоптала песочные дома туфельками. — Давайте в любовников играть! Ты будешь новый, — назначила она Игоря, — я на тебе буду жениться. А ты будешь старый, — указала она на Женю, — и будешь ревновать!
— А как? — удивился Женя.
— Мы будем целоваться, а ты будешь смотреть и плакать. Иди сюда, — она подтащила к себе Игоря. — Боже мой, какой ты неловкий!
Она вытянула губы, и Игорь, растопырив руки и зажмурившись от счастья, поцеловал ее.
— Ревнуй! — велела она Жене.
Но тот не стал ревновать и плакать, он молча подошел, оттолкнул Игоря и сам по-хозяйски поцеловал Соню.
— Так нечестно! — плаксиво сказал Игорь. — Она на мне женится, а не на тебе!
— Мальчики, не ссорьтесь, — томно сказала Соня. — Я женщина свободная.
