Девушка выбирает судьбу - [79]

Но куда деваться: выплакавшись до изнеможения, возвращаюсь домой и вижу мать лежащей в углу. Она с головой укутана в стеганое одеяло, платок в крови. Братишка с сестренкой попрятались по обе стороны сундука и всхлипывают: не в силах больше плакать. Особенно жаль бабушку: на ней лица нет. Дрожащими руками она собирает какие-то узелки, увязывает их. Безудержно зарыдав, хватаюсь за ее подол и не выпускаю его из рук.

Бабушка вдруг села прямо на землю и заплакала, завыла вместе со мной. Это было так страшно, что я закричал уже не своим голосом. До сих пор этот крик рвется из моего горла, когда мне снится тот день со всеми подробностями.

— Эй, Кайсар, а ну-ка утри свои слюни и приведи верблюдицу!

Это голос отчима. Он сидит под юртой в холодке и не хочет выходить под палящее солнце. Я вздрагиваю, словно очнувшись от страшного сна, и не двигаюсь с места.

— Иди, а то пропадешь! — шепчет мне бабушка.

Я высвобождаюсь из ее теплых объятий и иду за верблюдицей. Бабушка седлает ее, навьючивает свои нехитрые пожитки, привязывает к седлу конец веревки, на которой потащится сзади черная корова с теленком. У теленка на лбу беленькая звездочка.

— Возьми немного проса, — бормочет Мырык, не поднимая головы.

— Будь ты проклят вместе с твоим просом, проклятый изверг! — Бабушка поднимает руку, проклиная отчима. — Самый поганый человек тот, кто не уважает ни старого, ни малого. Уродливая у тебя душа, поганец. Дай мне, аллах, не свидеться больше с тобой на этом свете!..

Она села на спину верблюдицы, а я уцепился за ее ноги и кричал, что ни за что не отпущу ее. Перед тем как поднять верблюдицу, бабушка поцеловала меня в лоб и щеки. Отвернувшись, она вытерла глаза краем платка.

Качнувшись дважды вперед и назад, поднялась верблюдица. Словно прощаясь с нами, протяжно заплакал верблюжонок. Бабушка взяла в руки конец веревки от коровы с теленком, и они отправились в путь. Я смотрел сквозь слезы вслед удаляющейся бабушке. Она сидела гордо, непреклонно и так и не оглянулась назад.

Я потерял единственного близкого мне человека на этом свете, единственную опору в становящемся все сложнее мире. Собственный дом казался мне холодной могилой, заброшенным людьми зимовьем. Вечером я не пошел домой и переспал у порога наших соседей…

Рано утром меня обнаружила там старуха Балшекер. Она завела меня в юрту, дала попить чаю с сахаром и запричитала надо мной:

— Горька доля сиротская!.. Когда бы был жив отец, Кайсар вошел бы в любой дом без стеснения. А теперь вот где устроился. Как последний нищий, скрутился у порога… Но я вижу, что он уродился в отца. Оглянуться не успеем, как выйдет из него настоящий человек. Отец его был уважаем всеми, мир праху его!..

От этой доброй старушки Балшекер я узнал историю своей бабушки. Пять дочерей было у нее и один сын по имени Тубекбай. Еще до революции он закончил училище и сделался народным учителем. В гражданскую войну Тубекбай стал боевым красным командиром и погиб двадцати шести лет от роду. Бабушка осталась без дома и с тех пор жила у своих дочерей, по два-три года у каждой. Меня она любила больше всех своих внуков, потому что я был сирота. И еще потому, что очень был похож на ее единственного погибшего сына Тубекбая… Это от бабушки я услышал поговорку: «Хороший дом строится из хорошего дерева, так и хороший человек урождается в родственников матери».

Уехав от нас, бабушка поселилась у другой своей дочери, где-то возле самого Аральского моря…

Мы с Есирханом пасли овец далеко за аулом. Вдруг послышался непонятный нарастающий гул, а потом я увидел мчащуюся прямо на нас большую черную коробку без лошадей. У меня душа ушла в пятки от страха, а спрятаться было негде. Я сел на землю и заревел что было сил. Есирхан, который был старше меня года на три-четыре и не раз уже ездил в город, хохотал до упаду:

— Ну и дурачок же ты, Кайсар!.. Ведь это машина, обыкновенный грузовик. Трусишка!..

Вскоре распространился слух, что в Куилысе состоится осенняя ярмарка, и машины стали проезжать мимо нас каждый день. На ярмарку везли всевозможные товары: чай, сахар, одежду, обувь, мануфактуру, сельскохозяйственные орудия, сепараторы, предметы домашнего обихода, в которых так нуждался в те годы аул. Для товаров были разбиты большие шестиканатные юрты и белые парусиновые палатки.

Впервые на этой ярмарке увидел я высокорослых светлоглазых людей с небритыми головами. Это были русские. Раньше никто из них не заезжал в наши края. Да и казахов я встретил на ярмарке каких-то других: в красивой городской одежде или в полувоенной форме с ремнями через плечо. Я вспомнил, что рассказывала мне старая Балшекер. Когда-то мой погибший дядя Тубекбай носил такую форму с ремнями.

И совсем уж в диковинку нам было видеть девушек-казашек, которые носили короткие городские платья и свободно разговаривали со всеми мужчинами, в том числе и с русскими. Мы, аульные дети, немедленно окружали их, как только они останавливались, и с великим любопытством смотрели им в рот. Несмотря на нормальные нос, глаза, уши, они все равно казались нам какими-то необыкновенными людьми.

Там же, на ярмарке, в первый раз увидел кино. Оно было, конечно, немым. Помню, что показывали войну: весь экран занимала туша убитого коня. Потом солдат открывал плоским штыком консервную банку и вдруг дернулся и повалился на землю, сраженный пулей. Мы не понимали, о чем идет речь в фильме, но было интересно смотреть, как на белой, похожей на дастархан поверхности появлялись живые люди, двигались, махали руками, смеялись. И кусты, деревья, река были совсем настоящие. Только шума листьев и воя ветра не было слышно.