Девушка с нижнего этажа - [16]

Солидного вида дама, сидящая перед нами, шепчет своим дочерям:

— Неужели им больше нечем заняться, кроме как подражать мужчинам?

Одна из девочек тянет себя за косы медового цвета.

— А можно и нам завести такой велосипед, мама? Наверное, на них так весело кататься.

В отличие от велосипедов с огромным передним колесом, их безопасная версия с цепным приводом оснащена шинами и тормозами, поэтому во время остановки больше не нужно спрыгивать на землю. А значит, на таких велосипедах могут ездить и женщины.

Мамаша фыркает в ответ.

— На них ездят только распущенные девушки. Не дай бог я когда-нибудь увижу тебя верхом на этой штуковине.

Трамвай везет нас мимо опрятного дома в колониальном стиле, который выглядит прямо-таки убого на фоне храма, построенного на греческий манер. Пичтри-стрит — главное средоточие высшего общества Атланты; здесь живет так много миллионеров, что, бросив камень, можно задеть сразу троих. Несколько лет назад, чтобы отделить этот островок достатка от остальных районов Северной Атланты, из двух соседствующих ломтиков города-пирога сформировали особый округ. Не все куски пирога одинаковы на вкус.

Дзинь-дзинь! Трамвай подъезжает к нашей остановке — от особняка Пэйнов нас отделяет один квартал, — и Салливан тянет мула за поводья.

— Кто выходит, не задерживаемся! — гаркает Симус.

Старина Джин с непринужденным видом проводит ногой под пустой скамейкой. Он идет по жизни, одним глазом всматриваясь вдаль, а другим отыскивая упавшие монеты. Затем он подает мне руку — точь-в-точь птичья лапка, выглядывающая из рукава поношенной куртки. Вообще-то мы со Стариной Джином одного роста, но сегодня мне кажется, что я выше. Его плечи словно бы стали острее, чем обычно, и даже ребра как будто сильнее выпирают из-под рубашки. Он превращается в скелет.

Мы идем вперед; подол моей серой юбки на целый дюйм выше щиколотки, а швы рукавов постепенно впиваются в подмышки. Если придется быстро сбежать, ретироваться по верхушкам деревьев у меня не выйдет.

Когда я вижу яблони, высаженные на лужайке перед особняком Пэйнов, у меня в груди появляется странное чувство. Оглядываясь назад, я понимаю, что дни, когда я работала в конюшне, были самым беззаботным периодом моей жизни, если не брать в расчет присутствие Кэролайн, но даже она не может испортить эти воспоминания. Время от времени мы с ней играли: она была мамой, а я — капризным ребенком; она была капитаном корабля, а я сидела на веслах и довольно часто оказывалась за бортом. Но мы росли, а вместе с нами росло и высокомерие Кэролайн, и вскоре ее шалости превратили каждый мой день в кошмар.

Моя жизнь стала проще, когда мне исполнилось двенадцать: Кэролайн отправили в пансион в Бостоне. Миссис Пэйн решила, что я уже слишком взрослая, чтобы вычищать стойла, и перевела меня в дом. Ветер перемен задул еще через год, когда из Эксетерской академии вернулся Мерритт, брат Кэролайн. Неожиданно меня уволили.

К главному входу ведет вымощенная дорожка, вдоль которой стоят фонарные столбы — таких не встретишь даже на Уайтхолл-стрит. Мы со Стариной Джином сворачиваем на другую дорожку, ведущую на задний двор, где расположена белая беседка, крытая красной черепицей, как и остальные постройки в поместье. В беседке стоит безопасный велосипед, прислоненный к колонне. Дутые шины, блестящая металлическая рама, красное кожаное сиденье — велосипед выглядит совсем новым. Он, конечно, очень красив, но миловидная лошадка не всегда хороша в деле.

Чувствуя, как у меня тяжелеют ноги, я иду за Стариной Джином к двери, ведущей на кухню. Старина Джин стучится, и через секунду на пороге появляется Этта Рэй, экономка и главная по прислуге. Она расплывается в улыбке, похлопывая меня по спине жилистыми руками. Ее возраст выдает лишь пара печеночных пятен на темной коже и седина на висках.

— Ты растешь так же быстро, как разлетаются слухи.

— Рада вас видеть, Этта Рэй.

Не совершая ни одного лишнего движения, Этта через пахнущую луком судомойню ведет меня на кухню. Старина Джин, сняв шляпу, следует за нами. Он очень редко бывает на кухне и никогда не заходит в остальную часть дома.

— Не наступите на скорлупу. Ноэми сломала щипцы для орехов, и ей пришлось взять молоток. Теперь здесь ужасный беспорядок.

Кухня почти не изменилась. На стене между раковиной и плитой аккуратными рядами висят медные сковороды и кастрюли. У плиты, помешивая овсянку, стоит Ноэми.

— Доброе утро, Ноэми.

Ноэми стучит ложкой о край кастрюли. Синяя эмалированная посуда ярко выделяется на фоне чугунных горшков, в которых готовится еда для слуг.

— И тебе доброе утро, — отвечает Ноэми, растягивая слова так, что можно заслушаться, и выбрасывая то одну, то другую согласную. Здесь, на Юге, буквы не слишком много значат ни для белого, ни для цветного населения — будто скорлупки пекана, рассыпанные по полу. От улыбки очаровательное лицо Ноэми оживает: острые скулы, золотистая кожа, густые брови, доставшиеся ей от португальских предков. Распространяя запах мыла, Ноэми целует меня в щеку.

— Я тебе очень рада, но, — она осекается, — ты уверена, что хочешь бороться с дикобразом?