Девушка с нижнего этажа - [15]

нужно отдохнуть. — Я все уберу.

Я смотрю, как Старина Джин уходит на свою половину, но тут мрачные воспоминания о Кэролайн снова вытесняют все мысли из моей головы. Подойдя к ведру и взяв щетку, я начинаю избавляться от охватившей меня тревоги и намываю тарелки до скрипа. Затем, уединившись в своем углу, я привожу себя в порядок. Остатки ячменного отвара не только очищают кожу, но и придают блеск волосам. Наконец, спрятав письмо для Нэйтана за пояс, я несу использованную воду и ночной горшок в сторону восточного туннеля.

Чтобы попасть к «конюшенному» выходу — как и к выходу под деревьями, — нужно пройти мимо печки, но выводит он к стойлам полусгоревшей конюшни с обвалившейся крышей. Должно быть, эта конюшня сослужила рабам хорошую службу в борьбе за свободу: с нее открывается хороший обзор, а поблизости расположен колодец с ключевой водой. Мне так и слышится запах обугленной древесины, вот уже двадцать пять лет витающий в воздухе после печально известного похода Шермана к морю. Восстановить сгоревшую конюшню было невозможно, однако она выстояла.

И я тоже выстою. Работать камеристкой Кэролайн очень выгодно с экономической точки зрения, как сказала бы миссис Инглиш. Мне очень повезло найти новую работу сразу же после того, как я потеряла предыдущую, тем более что работать мне предстоит в доме самой влиятельной семьи Атланты.

Быть может, учеба в пансионе сделала малопривлекательный характер Кэролайн чуть лучше: торчащие нитки обрезаны, необработанные края прострочены. Мне нельзя ударить в грязь лицом.

Безоблачное небо сменило дневные цвета на темно-фиолетовое одеяние. Вездесущий запах канализации ударяет в ноздри не так сильно, как обычно. Во время дождя содержимое сточных канав всякий раз переливается через край и растекается по улицам, но сейчас, к счастью, погода становится суше. Убедившись, что меня никто не видит, я быстро выливаю грязную воду в желоб у края дороги.

Оставив ведро и горшок у конюшни, я крадусь к дому Беллов. С противоположной стороны улицы меня замечает компания мужчин, которые, судя по возбужденным голосам, уже успели пропустить по стаканчику. Сперва присвистывает лишь один из них, но скоро к нему присоединяются улюлюкающие товарищи. По телу разливается страх. Я направляюсь прямо к крыльцу Беллов, рассчитывая, что мужчины отстанут от меня, если увидят, что я иду в определенное место.

Высвисты затихают, и мужчины уходят своей дорогой. Вознося молитвы, чтобы стук сердца не выдал моего присутствия, я опускаю письмо в почтовую прорезь на двери Беллов.

Начало положено.

Семь

Мы со Стариной Джином, сидя в десятирядном трамвае Симуса Салливана, плывем вверх по Пичтри-стрит; вялые шаги мула выбиваются из бешеного ритма, который выстукивает мое сердце. Большинство пассажиров — и белых, и черных — сгрудились у небольшой угольной печки в начале вагона. Я предлагала Старине Джину сесть вперед, но он отказался. Считается, что на отапливаемых передних сиденьях должны располагаться самые хилые пассажиры, к которым Старина Джин и не думает себя причислять.

Пока Старина Джин обменивается любезностями с миссис Вашингтон, гувернанткой, я рассматриваю свои измочаленные рукава, просовывая палец в дыру на шве. Жаль, я не додумалась примерить свою старую форму горничной вчера вечером, когда у меня еще было время, чтобы исправить положение.

— У Люси сегодня тоже важный день: первый раз идет в семинарию Спелмана. Ей очень повезло, — медленно произносит миссис Вашингтон своим переливчатым голосом. Ее веснушчатое лицо, оттененное очаровательным ярко-желтым капором, сияет.

В моей душе просыпается тоска. Семинария Спелмана открылась всего несколько лет назад, но уже получила репутацию отличной школы для небелых девочек. Старина Джин учил меня математике, китайскому и философии с тех пор, как мне исполнилось пять. С английским и историей дела обстояли сложнее, но здесь мне на помощь пришли бракованные партии газет и разговоры Беллов. Когда мне было двенадцать, Старина Джин пытался устроить меня в старшую школу для девочек, но там сказали, что меня примут только в школу для цветного населения. Старина Джин тогда решил, что негоже мне занимать место кого-то из чернокожих ребят, ведь школа и так не могла вместить всех желающих.

Старина Джин украдкой смотрит на меня, сидящую с натянутым, словно кожа на новых ботинках, видом.

— Думаю, Везение ездит на рабочей лошадке по кличке Радость.

— Везение ездит на рабочей лошадке по кличке Радость, — повторяет миссис Вашингтон и запрокидывает голову. — Ха! Отлично сказано. Люси и правда много работает, и это ей только в радость.

Один из темнокожих ребятишек звенит в оглушительно бряцающий колокольчик. Дети всегда спорят, решая, чья очередь позвенеть подошла теперь. Трамвай останавливается.

— Право голоса для женщин! — раздается за нашими спинами. Все оборачиваются.

Мимо нас проезжает пара безопасных велосипедов, за которыми следует колонна белокожих женщин с желтыми лентами на груди. Все женщины разного возраста, но каждая из них скандирует лозунг с выражением твердости на лице. Некоторые из них толкают перед собой коляски, а одна даже бьет в барабан, чтобы все шли в ногу.