Девочка в гараже - [42]

Служба завершилась молитвой. Последними словами пастора были «ступайте с миром».

Тьма всегда жаждет вытеснить свет. Я ей не позволю

Пока скорбящие расходились, к нам через толпу пробрался отец Ханны. Я узнала его: несколько раз он привозил Ханну после того, как забирал ее к себе в гости.

– Спасибо вам за все, что вы сделали для Ханны, – срывающимся голосом произнес он, повернулся и ушел.

Затем мы с Элом и детьми стали искать детей Бауэр, чтобы обнять и утешить каждого из них. (Эндрю нашли в доме одной из подруг Карен.) При виде их горестных лиц мое сердце обливалось кровью. Мы пожали руки пасторам и поблагодарили их за слова надежды и спасения. И наконец, следуя за многими другими, мы зашагали обратно к нашей машине.

Через несколько дней Карен должны были перевезти из следственного изолятора в тюрьму. Я пообещала рассказать ей о похоронах, поэтому запланировала посещение на следующий день.

И вот я опять сидела в комнате для посещений и ждала Карен. В памяти всплывала цепочка событий: телефонный звонок, известивший меня о смерти Ханны, первое свидание с Карен и ее признание в беременности восьмым ребенком, сцены похорон. Слишком много всего, чтобы осмыслить за такой короткий срок. Лязг замков на дверях во внутреннем коридоре вернул меня в настоящее.

Нам предстояло встретиться вновь. Готова ли я? По крайней мере, не так встревожена, как во время первого приезда.

Карен, бледная как полотно, вошла в дверь и побрела ко мне. Я обняла ее, надзиратель ушел, заперев нас в комнате.

– Как ваши дела?

Карен пожала плечами.

– Ничего, только прошлой ночью совсем не спала. Спина не дает покоя, в больничной камере холодно. А когда с тебя не спускают глаз, опасаясь самоубийства, лишнего одеяла у них не допросишься.

– А у них есть причины опасаться?

– Вряд ли, но такова здешняя политика – из-за моего преступления и гормональных изменений во время беременности, – Карен говорила ровным, почти безжизненным тоном.

– Может, днем получится вздремнуть, – в этой ненормальной обстановке мое замечание прозвучало на удивление нормально.

– Вы были вчера на похоронах? – спросила Карен, поерзав на стуле.

– Да, была, – волна горя снова окатила меня, на несколько мгновений лишив дара речи.

Карен легко побарабанила пальцами по столу.

– Расскажете, как все прошло? Кто там был? Все мои дети приезжали? С кем они? Как у них дела? – Она с нетерпением ждала моих ответов, на ее глаза навернулись слезы. Я поняла, что ей хочется подробностей и картины в целом. И сделала глубокий вдох.

– День был ветреный, но славный, – и мы обе улыбнулись: в Каспере почти всегда ветрено. – Заупокойная служба прошла на кладбище. Людей было много: ваши дети, родители и брат, два пастора, представители УДС, наша семья, отец Ханны и, кажется, его родственники. Пасторы произнесли красивую речь. Кто-то пожертвовал для Ханны прелестный белый гробик, – я сделала паузу, увидев, как по ее щекам катятся слезы.

– Все было хорошо. Красиво, – я поняла, как отчаянно ей хотелось, чтобы Ханна упокоилась как подобает, с погребением и исполненной смысла службой. Мне стало ясно, что Карен тоже готова успокоиться. Смерть Ханны стала потрясением для всех, но не для нее: для Карен эта смерть была тяжким бременем, которое она носила почти год. Темные тени у нее под глазами сказали мне, что она дошла до точки – и готова покончить со всем разом.

С убийством. Ложью. Скрытностью.

Я придвинулась к ней. Мы обе были готовы к разговору. Больше нам было ни к чему прятаться по безопасным углам.

Я рассказала, что все ее дети были принаряжены и выглядели хорошо, и что я обняла каждого из них. Она улыбнулась. Потом мы снова помолчали. У меня в голове вспыхивали воспоминания о Ханне. Ее ослепительная улыбка и сияющие глаза. Ее умение удивляться и любовь к ласке. Я вдруг осознала, что за время этого разговора Карен ни разу не упомянула имени Ханны. Горе подкрадывалось, завладевало моим сердцем. Горло распирало от сдавленных рыданий. Я смахнула слезы, не давая им пролиться. Нельзя было дать им волю. Не сейчас. Не здесь.

Наконец Карен нарушила молчание.

– Знаете, я ведь хотела приехать, но меня не отпустили.

Я не поверила своим ушам.

– Вы что, действительно думали, что вас отпустят? Что власти разрешат вам выйти отсюда, пусть даже в наручниках и под усиленной охраной полиции? Это же вы отняли у нее жизнь. Вы бы все кладбище переполошили, – я поняла, что начала говорить громче, более возбужденно, обличительным тоном, и умолкла, чтобы взять себя в руки.

– Я не говорю, что хотела стоять у могилы. Просто надеялась посмотреть издали. Из полицейской машины.

Я уставилась на нее, потом отвела взгляд, слишком растерянная, чтобы ответить.

Вновь воцарилось молчание.

Карен прокашлялась.

– За то, что я натворила, ведь не бывает прощения, да?

От ее слов я вздрогнула. Прощения? Говорить о нем я пока еще была не готова. Еще слишком свежи потрясение и горе. Как же ей ответить? Прощение – за убийство Ханны? От кого она хочет прощения?

– Чьего прощения?

– Божьего.

Я откинулась на спинку стула и ждала, когда Господь подскажет мне слова. Они должны были исходить от Него. Должны быть Его истиной, а не моим суждением.