Девочка в гараже - [41]

В этот момент я испытала то, что назвала бы видением. Завороженная, я видела длинную лестницу, уходящую в небо, к Иисусу, стоявшему у низкой колонны. Сверху на колонне лежало обмякшее безжизненное тельце новорожденного ребенка. У меня заколотилось сердце, когда я увидела саму себя, взбирающуюся по лестнице. Когда я приблизилась к Иисусу, он поднял безжизненного младенца с колонны и протянул мне – словно преподносил.

Внезапно рядом с первым видением возникло второе: та же лестница, та же колонна, тот же безжизненный младенец. Но теперь я видела, как я сама поднялась по лестнице, приблизилась к колонне, взяла на руки младенца и смиренно преподнесла его Иисусу. Он прижал его к груди и улыбнулся мне. Видения растаяли.

Мне не требовалась помощь, чтобы истолковать увиденное. Я точно знала, о чем говорил Иисус. Мне дали выбор. Я могла или отрицать, что убила своего нерожденного ребенка, сделав аборт в семнадцать лет, или положить истину в виде исповеди к ногам Иисуса и получить прощение. Я выбрала исповедь и прощение, преподнесла Ему свой грех, и Он, простив меня, указал и другим путь к прощению. Так я получила подтверждение тому, что призвана возглавить Центр помощи при нежелательной беременности.

И вот теперь, по пути на похороны Ханны, мне пришлось признать, что мой грех ничем не отличается от греха Карен. Мы оба убили своих детей. Могло ли прощение ожидать и ее? Я знала – да. Бог всегда прощает нас, если мы просим об этом. Прощу ли я ее, как Иисус простил меня? Как бы мне ни хотелось верить, что я смогу, я остро сознавала, что осуждаю ее. И, сидя в машине, просила Господа помочь мне простить ее так же, как была прощена я сама.

Мы въехали на кладбище и припарковались за вереницей машин. Стоило выйти, и меня захлестнул сырой запах земли и свежескошенной травы. Метрах в десяти впереди на ветру парусил холщовый навес светло-кремового цвета. Под навесом стоял белый гробик. Два знакомых мне пастора из нашей общины стояли бок о бок возле навеса, держа в руках Библии. Вокруг постепенно собиралась толпа, люди возлагали цветы на траву. При виде маленького гроба у меня защемило сердце. Для кого-то сегодня этот кошмар завершится. Но я была еще не готова подвести под ним черту. В моем сердце зияла рваная рана.

Эл повел нас к могиле, и вдруг какой-то человек отделился от толпы и направился к нам. Его темные очки бликовали на солнце, поэтому я не сразу его узнала, но он, подойдя ближе, снял очки. Брат Карен. Я познакомилась с ним в тот же день, что и с Ханной: она жила у них с женой, пока сама Карен лежала в больнице после рождения Элли. И еще я не раз возила Ханну к нему в гости. Он шел ко мне так целеустремленно, что Эл выступил вперед, заслонив меня. Но в нескольких шагах он раскрыл объятия, крепко прижал меня к себе и заплакал.

– Мне так жаль. Я знаю, вы старались.

От его слов у меня дрогнуло сердце, я ответила сквозь слезы:

– Мы все старались. Соболезную вашей утрате.

Он перевел взгляд на Эла и детей.

– Спасибо вам всем, – и он, утирая слезы, повернулся и направился обратно к небольшой толпе. Мы медленно двинулись следом.

Вдалеке, в стороне от толпы, я заметила трех сотрудников УДС. Уверена, их присутствие на похоронах было данью уважения. В нашем сообществе многие были возмущены действиями УДС и считали его сотрудников виновными в трагедии. В одной из присутствующих я узнала Эллен. Мысленно я вернулась в то время, когда мы вместе с Эллен и Карен составляли шестимесячный план передачи детей под опеку их матери. Именно ей, когда она была готова представить наш план суду, сообщили, что судья распорядился отослать детей домой в тот же день.

Я переглянулась с Элом, зная, что он поймет мое желание поговорить с сотрудниками УДС, и подошла к Эллен. Мы обнялись и заплакали.

Эллен сдавленно прошептала:

– Мы старались… Вы старались.

Я посмотрела на ее начальника, стоящего рядом. Как мать патронатной семьи, я знала его за долгие годы работы, сочувствовала ему и относилась со всем уважением. Я шагнула к нему, он опустил голову, избегая смотреть мне в глаза, и заплакал.

– Не надо, – прошептала я, вытирая свое заплаканное лицо. – Мы слишком давно знаем друг друга. Взгляните на меня, – он поднял голову, и я увидела его лицо, мокрое от слез.

– Мы все выдержим и больше ничего подобного не допустим, – сказала я. Он коротко кивнул, я обняла его. Уткнувшись лицом в мое плечо, он всхлипывал и дрожал, но так и не решился поднять руки и обнять меня в ответ. Он был сломлен. Минуту я постояла, не разжимая рук, а потом, услышав, что один из пасторов обратился к скорбящим, вернулась к семье.

Я никак не могла избавиться от мыслей о маленьком тельце Ханны, на долгие месяцы засунутом в черный мусорный мешок. И не сводила глаз с белого гробика. Тьма всегда жаждет вытеснить свет. Я ей не позволю. Пока скорбь, словно цунами, рвала в клочья мою душу, я закрыла глаза и попросила Бога вытеснить образ убитой Ханны другим, с Ханной в Его объятиях. Я твердо верила, что к Нему в руки она попала в тот же миг, как испустила свой последний вздох. Она с Ним, в лучшем месте из всех возможных. Где больше нет страха. Нет боли.