Девочка на джипе - [3]

2

К полудню «жигуленок» отмерил уже две сотни верст. Незатейливые пейзажи, одинокое молчание, жара притомили. Андрей Петрович дотянул до Кагальника, легендарной казачьей реки. Пересек ее по бетонному мосту, обнаружив лысины дна, — настолько гибельно обмелела матушка! — и перед подъемом свернул на площадку для отдыха.

Выше, под кронами пирамидальных тополей, краснели сайдинговые стены кафе. Перед ним грудились колотые чурки, дымил мангал на ножках. Ветерок доносил упоительный запах шашлыка. Три грязнобокие фуры с заграничными номерами загораживали вид автострады. Из открытой кабины ближней доносилась заунывная восточная музыка. Потасканная, с ярко-рыжими волосами деваха курила, сидя на подножке. Очевидно, «плечевая». Она сузила заспанные глаза на «новенького» и тут же отвернулась, прикинув, что для клиента — староват…

Андрей Петрович расстелил на багажнике, угодившем в тень, скатерку, салфетками вытер руки. И достал пакет с продуктишками и термос.

На диво ожил, закулюкал мобильник, оставленный в машине.

— Живой? Ты где? — тоном диспетчера таксопарка уточнила Алла. — Далеко уже?

— На Кагальнике. Хочу чайку выпить.

— Надо же, бедненький, проголодался… — с иронией заметила жена. — К Лукьянченко обязательно заедь. Может, пригодится. Мне не звони! Деньги экономь.

Солнце палило по-летнему. У кафе грустили под слоем пыли сиреневые флоксы. А в мутновато-пепельном небе промелькивали стайки стрижей, горлинок. Отведя машину под вязы, где ощущалась речная сырость, Андрей Петрович попробовал задремать. В уставших глазах радужно задрожали пятна, какие-то запятые, крючочки…

Плескались на ветру ветви деревьев, их беспрестанно заглушали гулы проносившихся автомобилей. Рядом пульсировала транспортная жила, сводя людей на ленте асфальта по неведомой закономерности. Он опять стал думать о своей судьбе. И как-то растерялся: с временной дистанции многое воспринималось иначе, чем прежде. Сверх того, всё в прожитом было чрезвычайно дорого, кроме черных дней утрат любимых людей. И в каждом событии теперь он, бывший коммунист, усматривал Высшую волю…

Впервые Андрей уехал отсюда, с Донщины, более полувека назад. Все в их роду были военными или хлеборобами. И только он с отрочества мечтал стать учителем. Таким, как Михаил Ефимович! С первого урока запомнился ему этот новоприбывший человек, назначенный директором, — сутуловатой фигурой, твердой походкой, смуглым востроносым лицом. Приметной была привычка историка смотреть исподлобья поверх очков и ерошить при этом ладонью свою седоватую щетину, мысиком сходящуюся на лбу.

Появился он в классе в первосентябрьский день негаданно, держа в руке классный журнал и тетрадку. Преподаватель был по-праздничному одет в темно-синий костюм и белую сорочку. Окинув цепким взглядом вставших учеников, выдержал паузу.

— День добрый, милейшие! — отрывисто приветствовал он глуховатым голосом. — Кто дежурный? Почему доска грязная? Кто староста? Обоим объявляю замечание. И зарубите себе на носу, со мной разгильдяйство не пройдет!

И поныне трудно понять, как соединялись в его характере жесткость и сентиментальность, ироничность и готовность сколько угодно заниматься после уроков, интеллигентность и пристрастие к спиртному. Никто под хмельком директора, впрочем, не видел. Втихую сплетничали, что дома он надирается до беспамятства. Недоброжелательство отчасти объяснялось тем, что ни с кем Михаил Ефимович не сходился, держался особняком. И Андрей всем нутром тянулся к этому необычному человеку, открывающему тайны древности, исчезнувших империй и цивилизаций…

Многие в школе историю полюбили благодаря Михаилу Ефимовичу. Он не просто объяснял на уроках, а к месту шутил, сыпал примерами из романов, цитировал мудрецов, точно сам был всему свидетелем! И поэтому в рассказе учителя малые и великие события представлялись несравнимо интересней, нежели то, что излагалось в учебнике. Требуя знаний осмысленных, он задавал на дом «рассказы по иллюстрациям». Андрей с увлечением сочинял новеллки, в которых героями были исторические личности. Когда же попал на районную олимпиаду, вернулся оттуда победителем, с наградой — томом Пушкина!

А на весенних каникулах вместе с учителем отправился он уже в Ростов. Там безоговорочно первенствовали горожане. Михаил Ефимович, добившись разрешения, ознакомился с «работой» Андрея и оспорил решение комиссии, поскольку тот блестяще выполнил задание. Но, по всему, триумфаторов в облоно «утверждали» заранее.

Накануне выпускных экзаменов произошло нечто немыслимое! Михаила Ефимовича исключили из партии, сняли с должности директора. Молва разнесла: он осмелился написать в ЦК КПСС послание, в котором доказывал, что Сталин, совершивший многие просчеты и ошибки, не заслуживает такого враждебного отношения, которое насаждается в народе после XX съезда. Реакция из Москвы последовала незамедлительно…

Остался в памяти и сам экзамен. Михаил Ефимович был задумчив, простуженно кашлял. И слова Андрея воспринимал отвлеченно. Ерошил ладонью редеющие волосы, поглядывая в окно на цветущие кусты жасмина.

— Довольно, — прервал Михаил Ефимович его ответ. — Хочу задать дополнительный вопрос. Выскажи собственные соображения. Как ты, молодой, относишься к Сталину?