Девочка на джипе - [4]

Андрей растерялся. Он знал о крамольном письме. Но и помнил выводы, которые были в учебнике и не раз повторялись учителем! И потому подверг бывшего вождя осуждению за «культ личности» и репрессии. Михаил Ефимович устало снял очки, протер их платочком, глянул исподлобья подслеповатыми глазами.

— Заслуживаешь «пятерку». Только вот что… Заруби себе на носу! Историю делают не только великие личности, но в равной степени и простолюдины. Диалектика, братец ты мой. Сколько людей, столько и мнений. А историческая наука отнюдь не догма, — и, усмехнувшись, он поднял взгляд на фотопортрет Хрущева, висящий над доской. — Кому-то всё ясно. А вот я сомневаюсь. Так до конца и не разобрался…

На выпускной вечер Михаил Ефимович пришел в пиджаке, увешанном фронтовыми медалями и орденами. И, выпив с Андреем шампанского, объяснил свою недомолвку. С именем Сталина он, до ранения офицер-артиллерист, а затем контрразведчик, прошел войну.

— Да, при его попустительстве разворачивались репрессии, страдали и погибали невинные. Это так. Но обрати внимание: на медали «За Победу над Германией» — барельеф Сталина. Все мы, фронтовики, носим ее на левой стороне. Возле сердца…

Андрея это ошеломило: преподаватель из собственного опыта вынес одно, а учил другому, согласно министерской программе. Впрочем, Михаил Ефимович всегда поощрял школьников мыслить самостоятельно. Но души своей не открывал. Наверно, обжигался прежде. Да и сказывался фронтовой путь. Предателей на войне хватало!

Уже на следующий год, когда Андрей был первокурсником пединститута, изображения «кукурузолюба» повсеместно заменили портретами чернобрового Брежнева. И доцент на коллоквиумах стал упоминать о заслугах Верховного Главнокомандующего в Победе. И вышло, что недаром сомневался Михаил Ефимович, — неполная, выгодная «для кого-то» правда была в учебниках! И не может быть одной, неоспоримой истины…

Из открытой кабины фуры загрохотала восточная оркестровая музыка, включенная на всю громкость; перекрикивая ее, вознесся голос певицы, невероятно высокий и жалобный…

Недолгий отдых прибавил сил. Андрей Петрович вылез из машины, проверил колеса. И невзначай заметил, как спикировал с вяза воробей к хлебным крошкам, подпрыгнул бочком и стал подбирать. Чирикнув, к нему спустилась молоденькая воробьиха, с нежно-серым бархатцем оперения…

И вспомнились ночи, когда с ватагой казачат шастал он по заснеженным улицам от одной хаты к другой, где под застрехами ночевали воробьи. Луч карманного фонарика скользил вдоль камышин или деревянных коробов, ища светло-палевые замершие комочки. Там, где позволял рост, несмышленыши протягивали ладони с растопыренными пальцами и… До сих пор помнился трепет пойманного воробьишки, стук его маленького сердца! Они же, сорванцы, чем больше залучали птиц, тем больше веселились, предвидя, как будут заискивающе становиться на лапы их коты. Но в их многодетной семье из этих самых пойманных птиц варили суп. Небогато жили донские колхозники в середине пятидесятых. Прокормить вдове троих мальчишек было нелегко: питались с огорода да чем Бог пошлет. Дядьки, бывалые фронтовики, стращавшие мальчишек за птичьи разоры, братьев никогда не трогали…

Дивясь смелости придорожных птиц и стараясь не спугнуть их, Андрей Петрович постоял с грустной улыбкой, добавил на землю крошек и вновь сел за руль. Взглянул на панельные часы-кругляшки: близился полдень. И оставалось всего треть пути…

3

Через час он уже въезжал в Мазуринскую. С трудом угадывалась станичная улица. Особняки в несколько этажей высились по соседству с приземистыми белеными хатенками и краснокирпичными домами брежневской эпохи. Заборы также отличались разнообразием. Трехметровые, облицованные плиткой, похожие на крепостные стены, примыкали к частоколам; кованые железные ограды то и дело сменялись дощатыми изгородями, старинные каменные валы чередовались с заплотами из бревнышек. По одним ограждениям можно было судить, какими разными стали люди за полтора десятка лет, как размежевались их судьбы.

Андрей Петрович остановил машину у коттеджа Лукьянченко под зеленой металлочерепицей. Усадьбу скрывал прочный еврозабор. Лишь сквозь решетчатые ворота видно было, как по уложенному плиткой двору колесил на велосипедике малыш вблизи блондинки, читавшей в кресле глянцевый журнал. У бывшего хуторского дружка, а затем приятеля по школе, помнилось, росли две дочери. Обе светловолосые, глазастые. И эта поборница «гламура», похоже, была одной из них.

Держа в руках ведро с айвой, Андрей Петрович приблизился к воротам, украшенным вензелями. Колокольчик мелодично рассыпал трель. Красотка оглянулась. Приезжий снова подал сигнал. Откуда-то из глубины двора выскочила, засеменила ладная женщина в рабочем халате.

— Вам кого? — спросила, прищуриваясь.

— Я приятель Василия Ильича по школе.

— А-а… Они отдыхают.

— Приехал издалека.

— И не просите! Вас много, а Ильич один.

— Тогда передайте, что Бакланов спрашивал. И вот это, — Андрей Петрович приподнял ведро.

Прислуга нехотя открыла калитку, велела подождать. Но не успела скрыться за колонной, как показался сам хозяин, — рослый, вальяжный, бритоголовый — точно босс из «энтэвэшного» телесериала! Мягко струился на его холеном теле голубой спортивный костюм. Он шествовал, слегка улыбаясь, блестя золотыми дужками очков…