Дождь кончился ночью.
А днем палило солнце, лужи высыхали на глазах, и через сутки земля начала трескаться.
Четыре дня я провалялся в постели, что-то случилось с желудком, видно, вода с лёссом оказалась для него неподходящей. Он ведь не рисовое поле. На пятый день я выбрался с аэродрома и побежал к «нашему кусту». Меня одолевало предчувствие, что с Мэй-мэй что-то случилось. Тревожили ее слова, сказанные в нашу последнюю встречу: «Я боюсь…»
Чего она могла опасаться? Что ей могло грозить?
Я обошел куст… И понял, что она не приходила сюда. Мы договорились, что если один по каким-нибудь причинам не сможет прийти в условленное время, то другой обязательно оставит о себе весточку — записку под камнем. Может быть, наша почта выглядела слишком наивной, не берусь судить.
Наверняка она работала на дамбе, подумал я. Она такая. Мэй за чужими спинами не прячется, лезет в пекло… А вдруг она тоже сорвалась в реку?..
И мне так захотелось ее увидеть, что я побежал к городу. И впервые без сопровождающего охранника вышел на улицу.
Город казался безлюдным.
Редкие прохожие не обращали на меня внимания. Лишь торговец овощами под навесом из камыша долго и сонно глядел вслед.
Меня мутило. Кололо под лопаткой, ныл каждый мускул, а в животе лежал кирпич, даже два кирпича, они терлись друг о друга.
Сказывалась и высота. Я задыхался от усталости. Выступил пот. За час, от силы за два надо успеть в оба конца, пока не хватилась охрана аэродрома.
— Вэй! Иди сюда! — позвал я велорикшу.
Он увидел, что я русский, заулыбался, подкатил на третьей скорости.
— Знаешь, где улица Пяти источников? — сказал я.
— Да!.. Ты можешь говорить по-китайски? Откуда знаешь? Очень хорошо говоришь… Как тебя зовут, а?
— Я очень спешу. Зовут Вэй. А тебя как?
— Ван… Ван-шутник. Я очень люблю пошутить.
— Хорошо, я тоже люблю шутки. Слушай внимательно. Сейчас сядешь на место пассажира. А я на твое место. И ты будешь говорить мне, куда поворачивать, чтобы доехать до улицы Пяти источников.
— Эй-я! — оторопел Ван-шутник. — Странные у тебя шутки.
У меня не было с собой денег. Я снял часы и протянул ему.
— Не! — двумя руками оттолкнул подарок Ван-шутник. — Не надо. Я так довезу, бесплатно…
Разводить споры было некогда. Я затолкал Вана в коляску, сам вскочил на его место, нажал на педали. Везти человека оказалось легче, чем я думал. Если бы только меня не мутило, как при морской болезни.
Вот улица Пяти источников. Нужный дом. Я вошел в него.
Узкий двор. Слева и справа вдоль стен деревянные переходы. Я поднялся по скользкой лестнице на второй этаж, постучал в первую дверь.
В комнате оказалась женщина. Почему-то запомнилось, что на ней была кофточка без рукавов, сшитая из блестящей материи наподобие клеенки. Женщина сушила над жаровней пестрое ватное одеяло. Пахло дымом и несвежей постелью. В комнате, кроме настила, служившего кроватью, стоял лишь столик.
— Где живет учительница Хао Мэй-мэй? — спросил я с порога.
Женщина некоторое время с любопытством рассматривала меня. Свернула одеяло, ничего не ответила.
— Мне нужно увидеть учительницу Хао Мэй-мэй.
— Ты тот советский человек, который работает на аэродроме? — спросила женщина. Она присела на корточки, подложила угля в жаровню.
— Да, тот самый человек… Мэй здорова?
— Она променяла своего на чужого, на тебя? Правильно или нет? Китайская девушка полюбила иностранца.
— Покажите, где живет.
— Не торопись. Ты хорошо говоришь по-китайски. Мэй-мэй научила? Хорошая была учительница, моих детей учила.
Женщина накинула на плечи одеяло, вышла на площадку, повела по лестницам в глубину двора.
— У нас было собрание, — сказала она не оборачиваясь. — Критиковали Мэй-мэй. За то, что она променяла своих на чужого, захотела легкой жизни.
— Как… критиковали?
— На собрании. Собрали всех с улицы. Потребовали, чтобы она признала свои ошибки, чтобы призналась перед всеми, что разложилась, обуржуазилась. А ты признал свои ошибки? — Женщина покосилась на меня через плечо, кутаясь в одеяло.
— Но мы ничего плохого не сделали…
— Да, видно, ты не знаешь нашей жизни. Не понимаешь… Нельзя китайской девушке встречаться с иностранцем. Иностранец уедет, девушке отвечать придется. Ты ведь «большеносый»?
Мы подошли к двери, оклеенной синей бумагой. В комнате находились пять девушек. Они встали, вытянулись, посмотрели на меня широко раскрытыми глазами. Не хихикали, не подмигивали друг дружке. Они были как испуганные птицы.
— Вот ее комната… это ее подруги. Тут она жила, — ворчливо сказала женщина. — У меня таких подруг нет, и я не хочу иметь… Они ее критиковали.
— Где Мэй? — Я вошел в комнату. — Где она? Что с ней?
— Ее нет, она уехала, — ответила девчонка с косичками и покраснела до слез.
— Куда?
Девчонка отвернулась и заревела. Плечики вздрагивают, и косички подпрыгивают на спине.
— А-а-а! — заворчала хрипло женщина, еще плотнее кутаясь в одеяло. — Теперь ревут. Что же на собрании молчали, не защищали подругу? Нет ее, Хао Мэй-мэй, нашей маленькой учительницы. Ее послали на трудовую закалку. За то, что она не дорожила родиной, променяла своих на чужого. Ей захотелось личного счастья, вкусно кушать и красиво одеваться, как иностранные черти. Я тоже хочу вкусно кушать. У меня пятеро детей, и они тоже хотят. Я ничего не говорила на собрании. Я ее понимаю. Да! Можете меня следующий раз тоже критиковать. Слышите? Не активистки вы, а дуры! Не могли защитить подругу. Она вам рассказала об этом парне, а вы… Дуры! Каждая из вас захочет иметь ребенка, захочет, чтоб он был сытым. И это контрреволюция? А если есть нечего — это революция!
