Девичник - [6]

Моих стихов, моих поэм,

Еще не читана никем.

Пусть знаю только я одна,

Как трудно пишется она,

И сколько вложено в нее.

Но в ней — бессмертие мое,

У этой книжки сто дорог

И километры светлых строк,

И человечные

                    слова,

И бесконечные

                    права!

Я эту книжку не пишу,

Я на руках ее ношу,

Над ней пою, над ней молчу,

Ее молчать и петь учу.

Но не молчит она — поет!

И мне работать не дает.

Она болит — опять терпи.

Она зовет — опять не спи!

Опять

         не спать

                     до петухов!

Опять — увы! — не до стихов:

Всю ночь кричит сынишка —

Моя живая книжка.

СЛОВО О ЖЕНЩИНЕ

Женщина шагает депутатом,

В маленькой пробирке держит атом,

Строит город, пестует зерно,

Добывает руды и алмазы,

Сочиняет песни, водит МАЗы —

Обо всем сто раз говорено!

Только я сегодня — не об этом.

Женщина встает перед рассветом,

Кем бы только в жизни ни была —

Гением, героем, депутатом,—

Надо завтрак разогреть ребятам.

Начинает женщина дела.

И пойдут дела:

Базар, уборка,

Жарких сковород скороговорка,

Бульканье кипящего белья.

Сколько длинных верст исходят ноги

По одной коротенькой дороге

В тесных стенах нашего жилья!

На дороге этой все известно,

Все известно, все неинтересно,

Ни тебе прохожего навстречу,

Ни степных цветов, ни ветерка,

Разве только форточка рванется,

И тогда домашних дел коснется

Злое вдохновенье сквозняка.

Женщины не жалуются. Где там!

Им и думать некогда об этом.

Надо сына в ясли отнести

Или дочку проводить к детсаду.

Надо! Надо! Ох, как много надо!

Надо на работу к девяти.

А домашних дел не убывает,

Как они все это успевают!

Я не знаю. Только успеваю —

Как другие, успеваю я.

Это труд большой и настоящий.

Труд домашний, тихий, некричащий.

Вы об этом думайте почаще,

Слышите, товарищи мужья?

Что в работе человеку надо?

Не полет. Не слава. Не награда.

Скажет кто-то ласковое слово —

И работа спорится твоя.

Есть на свете ласковое слово.

Это слово — пусть оно не ново —

Как оно нужно нам, это слово!

Слышите, товарищи мужья?

СТИХИ О НЕДОВОЛЬСТВЕ

Темный, пасмурный день,

Ясный день голубой —

Каждый день человек

Недоволен собой.

Сеет хлеб.

Изменяет течение рек.

И опять — недоволен

Собой человек.

У него за плечами

Огни, города.

Все равно — нет покоя

Человеку труда!

Он работал. Устал.

Он отходит ко сну

И решает: — С утра

По-другому начну.

Я у жизни еще

В неоплатном долгу,

Я еще не такое

На свете могу!

…Жизнь меня наградила

Счастливой судьбой:

Я живу — каждый день

Недовольна собой.

Если счастлива я,

Если чем-то горда —

Тем, что нет мне покоя

Нигде, никогда,

Что я тоже в долгу

У снегов, у дождей,

У хороших, собой

Недовольных людей.

«Ты уходишь в синий вечер!»

Ты уходишь в синий вечер!

Ветер с поля пахнет гарью,

носит семя спелой гречи,

гнет к ногам иван-да-марью.

Ветер может все на свете!

А сегодня мне понятно:

ты уйдешь!

И даже ветер

не вернет тебя обратно.

МОЕ СЛОВО

В апреле 1950 года над советским городом Либавой пролетел американский военный самолет

Поэма

Темнеет снег на колеях дороги,

плывут по рекам тающие льды,

и мокрые калоши на пороге

оставили апрельские следы.

На Волге, на Оби ли, на Днепре ли

летящих птиц растянутая нить…

Всегда сильнее чувствуешь в апреле,

как все на свете жадно хочет жить!

Как всходит в землю брошенное семя,

и оживают талые поля,

и мокрая любимая земля

всегда еще любимей в это время!

Но в это время…

                       Под крылом ложится

норвежский снег, балтийский синий лед,

чужие горы, земли и границы…

Чего он хочет, этот самолет?

А летчик вниз на землю смотрит зорко,

он видит: реки — будто бы ручьи,

которых сын, мальчишка из Нью-Йорка,

пускал вчера кораблики свои.

Не видит летчик, как из-под ручонки,

прищурясь на весенний яркий свет,

с земли на самолет глядит мальчонка

с таким же пароходом из газет.

Он рад весне! Он весело хохочет!

А мне на сердце давит страшный гнет:

чего он хочет, этот самолет?

Чего американский летчик хочет?

Быть может, он слова услышит эти,

быть может, он, не подымая глаз

и вспомнив сына своего, ответит:

— Солдат не мог не выполнить приказ.

И от вернется в сторону куда-то,

и голову наклонит, может быть…

Но если трудно говорить с солдатом,

с женой солдата буду говорить!

Ты,

      мать американского ребенка,

смотри: и у меня растет сынок,

он, как и твой, смеется звонко-звонко,

как маленький серебряный звонок.

Как твой, мой мальчик тоже любит книжки,

как твой, не плачет, падая с крыльца.

Но — слышишь,

                      мать нью-йоркского мальчишки? —

у моего мальчишки нет отца.

Твой муж летит у города Либава,

внизу — чужая мирная страна.

…Я говорить с тобой имею право

затем, что я — такая — не одна!

Затем, что встали воины Вьетнама,

Корея бьется, чтоб детей спасти,

затем, что в мире вместо слова «мама»

все чаще слышно: «Мама, защити!»

Затем, что бомбовоз тяжелокрылый

рокочет над детьми моей страны…

А под крылом его лежат могилы

солдат недавно стихнувшей войны.

Лежат могилы, холмики, пригорки…

В одном (я так и не нашла его),

В одном — ты слышишь,

                                женщина Нью-Йорка? —

лежит отец сынишки моего.

…Моторы небо голубое точат,

и все не прекращается полет.

Я очень помню все, чего он хочет,

твоей страны военный самолет.

Я помню: самолеты ясным летом

к советскому летели рубежу.

Мне очень трудно вспоминать об этом,