Дева в саду - [176]

– Растения, – сказал Лукас. – Камни. Вот это я люблю. Но чтобы на них специализироваться и не иметь дела с плотью, надо знать предмет получше моего. А я самый заурядный учитель… Зачем вы вышли замуж?

– Хотела иметь собственную жизнь, – честно сказала она, и ей совсем близко представилось лицо Дэниела. – Собственную частную жизнь. Хотя частной ее особенно не назовешь. Постоянно кто-то в гостях…

– Собственная жизнь, – задумчиво повторил Лукас. – У меня нет собственной жизни. У меня вообще нет жизни. И я никого не трогаю – прошу вас верить. На это есть причины.

– А Маркус? – бережно спросила она.

– У Маркуса дар. Маркус видит то, чего никто не видит. Он… он не такой, как остальные…

– Лучше бы он был такой, – резковато отозвалась Стефани.

– Думайте как пожелаете, но это не так.

Доверие, возникшее на минуту, нарушилось. Лукас встал и вернулся к своей молитве или бдению у колонны. Стефани медленно продолжала работу, пока все вазы, у чаши со святой водой, у кафедры, у аналоя, у алтаря, не осветились бледной и нежной зеленью.

Вернулся Дэниел:

– Ну, как ты? Может, пойдешь посидишь с Маркусом? От Фредерики больше вреда, чем пользы, а Александр только с испуганным видом подпирает стены.

Она поднялась на цыпочки и шепнула ему, что сказал Лукас.

– Я побуду тут. Может, он еще разговорится.

– А я убрала цветами твоего Варфоломея…

– Очень красиво. Особенно для девы, отрицавшей цветы на Пасху.

– Я не сказала, что он восстал из мертвых. Просто прикрыла ему нож и снятую кожу.

Дэниел взглянул на святого Варфоломея, плохую копию Микеланджело, мутноватую и синюшную. Похлопал себя по животу.

– Ну, восстал он или нет, неизвестно, а спускается к нам, грешным, в великом гневе.

На секунду промелькнула у него мысль о свежевании, о том, что его жир облечен лишь тонким слоем туго натянутой кожи. О том, как хлестал, наверно, наружу свежуемый человек. О том, как мускулист и сердит святой Варфоломей… Потом тронул тугой живот Стефани:

– Иди-ка ты поскорей домой, посмотри, как там Маркус.

Вот ее тело, а внутри еще тельце – его сын.

Дэниел преклонил колени, ожидая, когда Симмонс встанет, думая, не заговорить ли с ним. Когда Симмонс наконец встал, Дэниел тоже поднялся, и какое-то время они смотрели друг на друга через всю церковь. Потом Симмонс предостерегающе выставил вперед ладонь, как-то судорожно кивнул в сторону алтаря и вышел. Дэниел поспешил вслед через погост, но услышал только, как взревел мотор маленькой спортивной машинки. Когда Дэниел вышел на тихую улочку, Симмонс уже исчез в облаке белой пыли.

39. Праздник в Пантеоне

Биллов праздник в честь Фредерики, поспешно задуманный и поспешно воплощенный, конечно, не обошелся без конфузов.

Поскольку собирался дождь, банкет был устроен не в Учительском саду, а в продуваемых галереях, населенных школьным Пантеоном. По-йоркширски прижимистый Билл не переломил натуры, и приглашенным предстала странная смесь полуденного чая и светского приема, а верней сказать, чай, сэндвичи с ветчиной, корзиночки с кремом, клубника и в завершение по бокалу шампанского на гостя, чтобы выпить за здравие Фредерики. Гости были в основном друзья и коллеги Билла по внешкольной работе, несколько приезжающих лекторов, организаторы курсов для взрослых, актрисы-любительницы из его постановок и те коллеги по школе, которых он считал personae gratae[316]. В число последних входила чета Тоун (ввиду служебного положения супруга), Александр и, как ни странно, Джеффри Перри. По словам Билла, в ходе знаменитого спора о Томасе Манне Джеффри показал, что хребет у него есть, хоть и набит чепухой. Фредерика заметила, что метафора получилась гибридная и отвратная. Билл весело согласился и сказал, что хоть хребет, набитый чепухой, сам по себе отвратен, но заслуживает уважения в силу своей твердости. Почему супруги Перри с такой готовностью приняли приглашение – это был уже другой вопрос, неотвязно беспокоивший Фредерику. Эйфория по поводу блестяще сданных экзаменов медленно проходила, и Фредерика начинала понимать, что в сфере человеческих отношений она ученица весьма медлительная и вдобавок не слишком способная. Она, например, долго не видела того, что Дэниел понял сразу же: ее праздник был не только ее. Билл таким образом мстил Стефани за то, что вынужден был платить за шампанское в день, когда она, отказавшись от превосходной карьеры, стала женой толстого курата. Потом Билл спросил, кого из «друзей» она хотела бы пригласить, и Фредерику постигло еще одно запоздалое открытие. Во-первых, неловко было бы хвастать перед одноклассницами высшими баллами. А во-вторых, неумно было бы смешивать привычный мир семьи и школы с миром «Астреи». В этом мерцающем мире легко было милым взмахом руки отмести разговоры о ее отношениях с Александром. Совсем другое дело, если эти разговоры просочатся на Учительскую улочку. Тут-то пришло время спросить себя, чего она, собственно, хочет. Наконец она сказала, что хочет пригласить Уилки. Томас Пул должен был прийти так и так в качестве высокоуважаемого друга Билла, поэтому она назвала еще Антею. Антея ей не нравилась, но у нее были свои причины не распространяться о Фредерикиных приключениях. Еще Фредерика предложила позвать молчаливого Лоджа и мисс Уэллс, которая ничего не знала. Тем более что мисс Уэллс подруга Стефани, а Фредерика в последнее время чувствовала себя с сестрой как-то глупо и виновато. Оставался последний союзник – Кроу, но Фредерика была не слишком уверена в его союзнических чувствах после эпизода в Солнечном покое, о котором, кстати, до сих пор не было сказано ни слова. Да и Билл терпеть не мог Кроу. Зато он горячо преклонялся перед Мариной Йео и лично отправил ей приглашение. Мисс Йео прислала очаровательную записку, в которой очень мило извинялась, ссылаясь на возраст, головную боль, долгую череду спектаклей и необходимость восстановить энергию перед сегодняшним заключительным представлением.