Детство в солдатской шинели - [9]

Однажды в воскресенье мать позвала Виктора на стрельбище. Стреляла из нагана по-мужски, твердо вытянув руку, крепко поставив ноги на ширину плеч, — все пули до одной легли в черный силуэт. Виктор дрожал от нетерпения. Наконец, вот она, шершавая рукоятка нагана! Ноги поставить нешироко, руку согнуть в локте, стать вполоборота к мишени. Почему же так неистово пляшет мушка, выскакивая из ложбинки прицела? Выстрел! Мимо. Выстрел! Снова промах. Тяжеловат был револьвер для худенькой руки Виктора. Вот если бы положить его на что-то, но ведь в бою не будешь искать упор…

Размеренную жизнь отряда прервала утром команда:

— Выходи строиться!

Отряду «Красный онежец» было приказано перебазироваться поближе к линии фронта, в село Лехта, бывший центр Тунгудского района. Погрузили имущество, завели лошадей в теплушки, доехали до станции Сосновец, выгрузились, а там — пешим маршем. Тридцать километров прошли за ночь. «Только бы не отстать, только бы не осрамиться…» — бормотал Виктор, упорно передвигая ноги.

Лехта раскинулась у широкого, тихого Шуезера, жители почти все выехали еще в сорок первом, но на улицах то и дело сновали военные, грохотали армейские зеленые повозки — недалеко находился штаб 32-й отдельной лыжной бригады полковника Горохова, державшей солидный рубеж обороны.

Отряд разместился в двух деревянных двухэтажных домах, третий небольшой домик занял штаб, недалеко была кухня, за ней стояла конюшня. Кто-то сказал, что здесь до войны была МТС. Партизаны наспех наладили постели и улеглись спать. Виктора не будили, почти целые сутки спал он без просыпу.

Дружно привели в порядок жилье, закурился дымок над кухней. И тут пополз слух: скоро в поход. А через день и вправду Кравченко отдал приказ готовиться к длительному рейду в тыл врага.

Виктор приставал к Котову, осторожно спросил Тимофеева, возьмут ли его в поход. Те отмалчивались, пожимали плечами. У Виктора отлегло на душе, когда он вместе с другими пошел на склад получать патроны, гранаты, сухари, консервы, концентраты. Выдали на целый месяц — получился настоящий партизанский сидор килограмм под тридцать. Котов часть груза взял в свой мешок, остальное помог толково уложить: на дно — консервы, патроны, потом — ржаные сухари, концентраты, снова патроны, консервы, в прорезиненный пакетик запрятал спички.

Вечером в комнату отделения Котова заглянула мать, поманила пальцем Виктора:

— Приходи к нам, я блинов напеку.

Только солнце зацепилось за верхушки елей, Виктор постучался в комнату, где жили медсестры. За стол уселся сразу, сидел веселый, болтая под столом ногами, быстро уминал блины — мать не успевала подкладывать. У жаркой плиты возились раскрасневшиеся подруги матери — Оля Майорихина, Таня Родина, Настенька Майорова, Лена Власова. По стене перебегали красные отсветы огня, на столе мирно, по-довоенному сопел дряхленький самовар, оставленный старыми жильцами.

После чая завели было песню, но песня не шла. Мать глядела на Виктора серьезными, широко открытыми глазами, пошла провожать его. На дворе стало студено и хмуро, мама озябла, прятала подбородок в воротник гимнастерки.

— Идешь, значит?

— А то как же, мама! Со всеми. Я так боялся, что не возьмут…

Мать попыталась обнять его, но Виктор отстранился: ему вдруг показалось, что кто-то может увидеть эти «телячьи нежности». Мать засмеялась, толкнула его в спину:

— Иди уж, герой — галифе с дырой…

Накануне похода ночью выпал вдруг снег. Он лег толстым покрывалом на траву, наклонил ольховые ветки, распушил молоденькие березки. Ботинки скользили, чавкали по жиже. Партизаны тихо переговаривались:

— Не к добру, братцы, все это.

— Может, комар сгинет, проклятущий…

— Дождь и снег в дорогу — добрая примета, чего уж тут…

После полудня на привале в деревне Машезеро Виктора окликнул Кравченко. Он ехал на лошади, сидел горбатым коршуном, как старый кавалерист.

— Поступаешь в мое распоряжение. Будешь моим ординарцем, в общем, при штабе. Тимофееву я сказал. Бросай свой сидор в кузов и гляди за имуществом.

В полуторке, запаленной патронными цинками, ящиками с продуктами, мешками с овсом для лошадей, ехали медленно, с долгими остановками, то и дело поджидая колонну.

Через два дня прибыли в Березово. Тут все говорило о близости линии фронта: на холме горбились дзоты, справа змеились замаскированные траншеи.

Передохнув, отряд сделал еще один переход к речке, к «обороне» — так партизаны называли последний полевой оборонительный рубеж. Тут стояла бригада Горохова, а где-то рядом с ними заняли оборону части 27-й стрелковой дивизии.

Мост через речку заминирован, на том берегу лес спилили, нагромоздили завалы, за ними сделали минные поля. Слева и справа от моста на горушке — окопы, траншеи, блиндажи. Все по-хозяйски прикрыто дерном, ветками.

Дали день на отдых. После холодов установилась жара. Гороховцы истопили баньку, Кравченко уступил просьбе молодежи — разрешил искупаться в реке, хотя вода была еще холодная. Миша Пастернак, Леша Скоков, Володя Дешин ныряли с поваленной ели, барахтались, плавали наперегонки, брызгались. Виктор разделся в сторонке, разбежался, белой ласточкой полетел в темную воду, поплыл к своим. Те приняли его как равного, правда, чаще других подбрасывали вверх с «креслица» — со скрещенных квадратиком рук.