Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология - [234]

.

Вордсворт имел обыкновение совмещать – словно диапозитивы – несколько мысленных пейзажей. Поэт сравнивал, как в разном возрасте при взгляде на один и тот же предмет человек замечает разные детали. Моменты душевных взлетов он выделял особо и полагал, что описывать их надо не в момент возникновения, а после осмысления. Вордсворт определил поэзию как «припоминание ярких моментов прошлого в состоянии покоя» (предисловие к «Лирическим балладам»). Главной творческой силой он считал воображение. Воображение для Вордсворта – творческая сила, встающая из глубин сознания поэта, которая позволяет ему острее ощущать бытие – как свое, так и других людей. В отличие от фантазии, воображение не уносит поэта в мир иллюзий, а приближает к нему живой мир, высвечивая лучшие, но скрытые стороны действительности. Моменты, когда происходят вспышки воображения, Вордсворт назвал «местами времени» («spotsoftime»): «На жизненном пути встречаются Места во времени, / Где бьёт, не иссякая, родник чистейший / Сил жизненных. Туда, устав / От чванства и лукавства / Иль от чего куда потяжелее, / Из мира пустоты и круговерти / Мы обращаемся и черпаем / Целебную подпитку. / Родник, весельем брызжущий, / Проборист. Он дарует силы / Вершины штурмовать, упадшему же – на ноги подняться. / Мы попадаем в эти духовные оазисы тогда, / Когда до нас доходит / Пониманье: насколько / Мышлению подвластно всё, / Что видим мы вокруг. Такие минуты / Приходят откуда ни возьмись, встречаясь / Ужé в самом раннем детстве» («Прелюдия», кн. 12, строки 208–225). «Места времени», полагал Вордсворт, могут быть разной интенсивности: одни яркие, другие побледнее. Интенсивность зависит от того, на каком этапе личностного развития находится человек. Первые вспышки еще не вполне развившегося творческого воображения случаются в детстве, они учат героя узнавать гармонию и дисгармонию, прислушиваться к голосу совести. «Места во времени» – это слившиеся в момент личного потрясения пространства внешнего и внутреннего мира, куда поэт (находясь в «состоянии покоя») может мысленно возвращаться, переосмысливая былое. Живительное свойство «мест во времени» – в их способности «пробуждать» героя от бесчувственной дремоты, тормошить воображение и мысль. Переживая вновь и вновь встречу с ними, Вордсворт ощущает в себе нечто очень похожее на те «человеческие движения», которые Н. В. Гоголь советовал забирать с собой, «выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество», не оставляя их на дороге[693].

Прелюдия, или становление сознания поэта

Детство и школьные годы

В то время восхищение и страх

Наставниками были мне. С пеленок

Я пестуем был красотой, и после,

Когда с иной долиной мне пришлось

Девятилетнему свести знакомство,

Я полюбил ее всем сердцем. Помню,

Когда ветров морозное дыханье

Последним крокусам на горных склонах

Сжигало венчики, я находил

Себе отраду в том, чтоб до утра

Бродить средь скал и тех лощин укромных,

Где всюду водятся вальдшнепы. Там,

С силком через плечо, охотник жадный,

Я обегал свои угодья, вечно

Не находя покоя, и один

Под звездами, казалось, был помехой

Покою, что царил средь них; порой,

Почти рассудок потеряв и жаждой

Добычи обуян, чужой улов

Себе присваивал и после слышал

Среди холмов безлюдных странный шорох,

Дыханье близкое, шаги, почти

Неуловимые средь сонных трав.

Когда апрельский своевольный луч

У первоцветов стрелки вынимал

Из новеньких колчанов, я опять

Вверх устремлялся, в горы, к одинокой

Вершине, где среди ветров и туч,

Орел-разбойник кров нашел. Увы,

И тут достойной цель мою назвать

Я не могу. Но сколько дивных чувств

Я испытал, когда, почти достигнув

Гнезда, висел над пропастью – зацепкой

Мне были лишь пучки сухой травы

Да трещины в скале; я сам былинкой

Трепещущею был; с налету ветер,

Сухой и резкий, дерзостное что-то

Кричал мне в уши, и чужим, нездешним,

Каким-то неземным, казалось небо

И заговорщиками облака!

Как в музыке гармония и лад

Всем правят, так и человека ум

Устроен. Некоей незримой силой

Все элементы, чуждые друг другу,

В нем сведены в поток единый. Так

И страхи ранние мои, и беды,

Сомнения, метания, тревоги,

Неразбериха чувств моих и мыслей

Становятся покоем, равновесьем,

И я тогда достоин сам себя.

Что ж остается мне? Благодарить

За все, за все, до самого конца.

Однако же Природа, с юных лет

Своих питомцев закаляя, часто

Завесу облаков над ними рвет,

Как бы при вспышке молнии – так первым

Их удостаивая испытаньем,

Наимягчайшим, впрочем; но порой

Угодно ей, с той же благою целью,

Устраивать им встряску посильней.

Однажды вечером, ведомый ею,

Я лодку пастуха нашел, что к иве

Всегда привязана была у входа

В укромный грот. В долине Паттердейл

Я на каникулах гостил тогда,

И ялик тот едва лишь заприметив,

Находку счел неслыханной удачей,

Залез в него и, отвязав, отплыл.

Луна взошла, и озеро сияло

Средь древних гор. Под мерный весел плеск

Шла лодочка моя – вперед, вперед,

Как человек, что ускоряет шаг.

Поступок сей, конечно, воровство

Напоминал, и все же ликованья

Была полна душа. И горным эхом

Сопровождаем, ялик мой скользил

По водной глади, оставляя след

Из маленьких кругов, что расходились

От каждого весла и исчезали