Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология - [233]

Я сказал, что слишком ранним возмущением против учительниц Люсили началась моя худая слава; товарищ довершил ее. <… > На втором этаже занимаемого нами дома жил дворянин Жериль: у него был сын и две дочери. Этот сын… что ни делал, все признавалось прекрасным; единственным удовольствием его было драться, а главное –ссорить других и потом быть судьёй этих ссор. Коварно потешаясь над няньками, водившими детей гулять, он был известен только своими шалостями… Отец надо всем смеялся и любил сына без памяти. Жериль сделался моим искренним другом и приобрел надо мной власть невероятную; я преуспевал в уроках наставника, хотя характер мой был совершенно противоположен его характеру. Я любил уединенные игры, не искал ссоры ни с кем; Жериль был помешан на забавах, на шайках и ликовал среди шумной толпы детей. Когда какой-нибудь шалун заговаривал со мной, Жериль тотчас обращался ко мне с вопросом: «Ты ему спускаешь?» При этом вопросе я чувствовал, что честь моя страждет, и вцеплялся в глаза дерзкому, – каких бы лет и роста он ни был, все равно. Зритель битвы, мой друг, аплодировал моей храбрости, но сам никогда за меня не вступался. Иногда он собирал целую армию из всех встречных сорванцов, разделял их на две партии, и мы бились на морском берегу камнями.

Другая изобретенная Жерилем игра казалась еще опаснее. Когда в море была высока вода и случалась буря, валы, ударяясь о подошву замка, долетали до главных башен. В двадцати футах высоты над основанием одной из этих башен находился гранитный парапет, узкий, скользкий, наклонный, который служил для сообщения с равелином, прикрывавшим ров. Нужно было улучить минуту между двух валов, чтобы перескочить это опасное место, пока разбившаяся волна не покрыла стену башни. Вот движется водяная гора, приближается с глухим ревом… промедлите одно мгновение, и она или унесет вас, или разобьет о стену. Ни один из нас не отказывался от этой потехи, но я видел, как некоторые дети бледнели, приступая к подвигу.... А вот другое приключение… Мы стали на краю моста, схватили по камешку и пустили их в головы юнгам. Юнги бросились на нас, принудили обратиться в бегство и, сами вооружившись камешками, гнали нас вплоть до резервного корпуса… Я не был, как Гораций, поражен в глаз, но один камень задел меня так жестоко, что левое ухо, вполовину оторванное, висело у меня до плеча. Я не думал о боли, а о том, как ворочусь домой. Когда мой друг возвращался из своих похождений с подбитым глазом или изорванным платьем, – о нем жалели, за ним ухаживали, его ласкали, переодевали, а я в подобных случаях попадал под наказание. Полученный мной удар был опасен, но Франсуа никак не мог уговорить меня воротиться – так я был напуган! Я укрылся во втором этаже у Жериля, который стянул мне голову салфеткой. Эта салфетка навела его на мысль: она представилась ему в виде митры: он преобразил меня в епископа и заставил вместе с ним и его сестрами петь мессу до самого ужина. Теперь епископ был принужден спуститься вниз. Сердце у меня билось, пораженный моей болезненной и окровавленной фигурой, отец не вымолвил ни слова. Матушка вскрикнула. Франсуа рассказал горестное приключение, оправдывая меня, но тем не менее меня бранили. Перевязали мне ухо и решили разлучить меня с Жерилем как можно скорее. <… >

Вот картина моего первого детства. Не знаю, хорошо ли полученное мною суровое воспитание, но оно усвоено было моими родителями без намерения, по естественному ходу их душевного настроения. Всего несомненнее то, что это воспитание сделало мои идеи менее похожими на идеи других людей. Еще несомненнее то, что оно бросило на мои чувства оттенок задумчивости, родившейся во мне от привычки страдать в лета слабости, беззаботности и веселья. Может быть, скажут, что этот образ воспитания мог довести меня до ненависти к виновникам моих дней? Нисколько. Воспоминание об их строгости мне почти приятно… Лучше бы развился мой ум, если бы стали учить меня раньше [в 1777 году, девяти лет от роду, Шатобриан определен в первое в его жизни учебное заведение – Долльский коллеж]? Сомневаюсь: волны, ветра и уединение, бывшие моими первыми учителями, может быть, больше соответствовали моим врожденным наклонностям. Может быть, этим диким наставникам я обязан некоторыми добродетелями, которых не знал бы без них. Верно то, что всякая система воспитания сама по себе не лучше и не хуже другой системы. Больше ли теперь любят дети родителей оттого, что не боятся их и говорят им «ты»? Жериля баловали в том самом доме, где меня бранили. Мы оба были честные люди, нежные и почтительные сыновья. Что вы считаете дурным, то раскрывает талант вашего дитяти, что вам кажется хорошим, то может заглушить этот же самый талант. Провидение ведет нас, когда назначает играть нам роль на сцене мира. <… >

Уильям Вордсворт (1770–1850)

Основоположник романтической поэзии в Великобритании. С литературным творчеством Вордсворт соприкоснулся задолго до рождения Байрона и Шелли, сочинял стихи будучи школьником. Когда Вордсворт достиг преклонного возраста, многие его поэтические произведения давно были разобраны на цитаты. Поэма «Прелюдия, или Становление сознания поэта» – основное произведение Вордсворта. При жизни он его не публиковал: сначала считал незаконченным, затем – слишком автобиографичным. Первые черновики «Прелюдии» датируются 1797–1798 гг. Вордсворт задумал написать грандиозную философскую поэму о природе, человеке и обществе, которую планировал назвать «Отшельник» («The Recluse»). Проект этот остался незавершенным. К концу жизни Вордсворт закончил только несколько частей «Отшельника»: Вступительную автобиографическую часть (поэма «Прелюдия»); две неполные книги Первой части («Дом в Грасмире» и «Островок первоцветов»); Вторую часть (поэма «Прогулка»). Основная работа над «Прелюдией» была завершена в 1805 г. Это творческая автобиография Вордсворта, которую в историях литературы также называют «романтическим эпосом», «исповедью», «историей философских идей рубежа XVIII-XIX вв., отразившейся в сознании одного человека». В поэме, написанной белым пятистопным ямбическим стихом (эпический размер в английской литературе), Вордсворт описывает ключевые моменты своего душевного развития. В качестве эпического героя здесь фигурирует сознание поэта, развивающееся до творческой зрелости. Он показывает, как на его становлении сказались повседневная жизнь, личные переживания и исторические катаклизмы. Герой излагает биографию своей души то языком ассоциативной философии XVIII в. (детство), то – годвинизма (юность; годвинизм – условное понимание морали, утилитаризм и анархизм, проповедуемые У. Годвином), то – романтической эстетики (творческое становление). В «Прелюдии» 1805 г., которую Вордсворт читал Колриджу зимой 1807 г. и которая впервые была опубликована в 1926 г. с комментариями Эрнста де Селинкорта, – 13 книг: «1. Детство и школьные годы»; «2. Школьные годы (продолжение)»; «3. Кембридж»; «4. Летние каникулы»; «5. Книги»; «6. Кембридж и Альпы»; «7. Лондон»; «8. Ретроспект: От любви к Природе до любви к Человечеству»; «9. Франция»; «10. Франция и Французская революция»; «11. Воображение (потеряно и обретено вновь)»; «12. Воображение (продолжение)»; «13. Заключение». На этой редакции Вордсворт не остановился. Он продолжал работать над поэмой до 1839 г. Последний вариант был представлен вниманию читающей Англии вдовой поэта и до сих пор известен по дате публикации как «Прелюдия 1850 г.» В нем – 14 книг (см. таблицу) и около 8,5 тысяч стихотворных строк. Это биография души художника, стоящая в центре английского романтического канона. Примечательно, что поэт всегда изображает состояние души героя через картины природы. Современники говорили о Вордсворте так: «Его душа, отвратившаяся от внешнего мира и сосредоточенная на собственной внутренней жизни, познает ценность мыслей и чувств, вызванных самыми незначительными событиями прожитых лет. Песенка кукушки звучит в его ушах как голос из прошлого; на расцветающих маргаритках лежит отблеск мальчишеского восторга, лучащегося из умудренных опытом глаз поэта; радуга простирается в небесах великолепной аркой в ознаменование перехода от детства к юности, а старый терновник клонится под бременем воспоминаний»