Повязали повязку на глаза, да и повели на выход, где меня ждал всклокоченный и нервничающий Милюта-Ямпольский.
— Ну? Как?!
— Никогда больше не подписывай меня в свои авантюры.
— Да, да! Конечно! Ну как?!
Голос подрагивает, в таком состоянии оно согласится на што угодно. Молча отдаю ему пиджак, и он тут же раскладывает ево прямо на камнях, принимаясь считать.
— Да тут, да тут… — заклинивает ево, пока оно дрожащими руками распихивает себе всё по карманам, пытаясь одновременно обнять меня. Собрав наконец, он не считая, сунул мне в карман мятую горсть ассигнаций и убежал неверными шагами.
— Бордель сниму! — донеслось саженей через двадцать, и уже тише, вовсе уж издали. — Целиком! На неделю!
Спрятав деньги поглубже, засовываю руки в карманы и иду прочь. После подземелий, будь они хоть сто раз с вентиляцией, хочется подышать свежим воздухом. Проветриться надобно, прогуляться – да не на Хитровке, а так.
Устал, будто не до вечера играл, а всю ночь. Так… остановившись, задираю голову… ну точно, светлеет! Получается, всю ночь и играл! Да уж, сутки без малого за столом!
Иду позёвывая, куда глаза глядят. Хочется спать, но понимаю, што вот прямо сейчас не смогу. Играл когда, то спокоён был, а сейчас вот накатило, ажно потряхивает всего.
Ненароком задеваю плечом каково-то прохожего и тут же отшатываюсь, прося пардона.
— Щенок! — волосатая лапа, пахнущая дешёвым парфюмом и почему-то – женщинами, сгребла ворот пиджака. Полная физиономия с щегольскими тонкими усиками, приблизилась ко мне, брызжа слюной и отравляя многодневным перегаром. Правая рука пошла назад – медленно-медленно…
Схватив за кисть и подсев, как проделывал много раз на тренировках, выламываю её в сторону большого пальца. Хруст. Перелом. Носком ботинка в испачканное помадой ухо для верности. Нокаут.
— Браво, молодой человек!
Отпрыгиваю на всякий случай, готовый сделать ноги. Но добродушный осанистый мужчина со смутно знакомой физиономией, украшенной запорожскими усами, искренен и даже хлопает в ладоши.
— Давайте-ка отойдём отсюда, — улыбается он сквозь усы, — пока этот малопочтенный господин не очнулся и не вызвал полицию.
Не давая опомнится, он по дружески кладёт мне руку на плечо, и вот мы уже идём прочь.
— Я хотел было придти к вам на помощь, — лукавая улыбка и демонстрация внушительного кулака, украшенного кастетом, тут же скользнувшим в карман тужурки, — но вы и сами прекрасно справились. Джиу-джитсу?
— Простейшая механика.
— Простейшая! — восхитился тот. — Для того чтобы назвать механику простейшей, нужно окончить хотя бы курс прогимназии, а вы…
— Мы гимназиев не кончали, самовыродки мы! — отвечаю ёрнически, на што мужчина не злится, а хохочет заливисто.
— Да, мы же не представлены! Владимир Алексеевич Гиляровский, журналист и писатель!
— Очень приятно. Егор Кузмич. Панкратов.
С трудом удерживаю язык о произнесения странных слов:
— «В прошлой жизни – Егор Иванович Ильин, активист Международного Союза Анархистов».
Што за на?!
В Москву Санька добрёл с группой паломников, посетив по дороге несколько чтимых святынь. От беспрестанной ходьбы и ползанья на коленях ноги разболелися страшно, хотя казалося бы, подпасок ведь, весь день на ногах.
Ан нет. За коровами-то не на коленках ползаешь, и поклоны по тыщще раз вместе с другими паломниками не отбиваешь! Да и присесть, коли устал, тоже не возбраняется. Присел, занял руки работой какой, да и поглядывай себе изредка за коровами.
Может, ишшо и от тово усталость, што паломничество как-то сразу не задалося. Люди святыням шли поклониться, а он, Санька, просто в Москву с ними. Вроде и шёл вместе со всеми да молился, но мысли вертелися всё больше вокруг Егорки. Отсюдова и усталость, потому как Боженьку прогневил! Омманул потому как. Сказал, што тоже паломник, да ишшо и об имени наврал святым людям.
А куда деваться-то? Без документов по дорогам передвигаются только паломники да христарадники. И деньги! Грех, конешно, но Санька ни копеечки единой не пожертвовал ни в одном из монастырей, да и по дороге питался Христа ради.
От тово и совесть мучает, хотя и не так, штобы сильно. Грех, канешно, но замолить можно – чай, не убийца и не вор. Нехорошо, канешно, Божьим людям врать было, но тут уж так: когда на одной стороне весов грех, а на другой опаска, што возвернут назад иль просто в полицию сдадут, то как бы и не совсем!
Несколько часов Чиж бродил по Москве, всё больше падая духом. Когда иму говорили, што Москва большая, он в голове уложить не мог, насколько! И все либо спешат, либо такие важные, што фу ты ну ты! Не подступишься с вопросами-то.
От городовых и дворников Санька не то штобы бегал, но обходил поодаль, и как-то так получилося, што всё больше беготни да обходов было, а спрашивать толком и не у ково. Одни богато слишком выглядят, откуда им с Егоркой знаться-то!? Другие в мундирах, а перед ими Санька робел. А ну как?!
— …Егорка? — встреченная баба, одетая просто и несколько неряшливо, визгливо рассмеялася. — Из Сенцова?! Ох, малой, из какой же дыры ты выполз!
— Из тех же ворот, што и весь народ! — отрезал Чиж сурово и отправился прочь, постукивая ореховым батожком по булыжной мостовой. Вот же дура-баба! Смеётся ишшо!
