Детство Марселя - [23]

Я вернулся в дом в ту минуту, когда дядя Жюль, складывая карту, говорил:

— Пройти отсюда двенадцать километров до холмов не так уж трудно, но все же это порядочный конец.

Я храбро сказал:

— Завтрак понесу я.

— Какой завтрак?

— Наш. Возьму две сумки и понесу завтрак.

— Но куда? — спросил отец.

Вопрос этот меня сразил: отец явно притворялся, что не понимает. Я решил идти напропалую.

— На охоту, — выпалил я и продолжал дальше без передышки: — Ружья у меня нет значит я понесу завтрак это же ясно вам он будет мешать и потом если вы его положите в ягдташ вам некуда будет девать дичь и потом я хожу тихо-тихо я изучил все про краснокожих и умею подкрадываться как команч и доказывается это тем что я всегда ловлю сколько хочу цикад и что я далеко вижу и один раз ведь это я показал вам ястреба да и то вы его не сразу увидели а потом у вас же нет собаки так что куропаток если вы их убьете вы их не разыщете а я же маленький и прошмыгну между кустами… И потом вот так пока я буду их искать вы настреляете кучу других… И потом…

— Поди сюда, — сказал отец.

Он положил свою большую руку мне на плечо и заглянул в глаза.

— Ты слышал, что говорил дядя Жюль? Надо пройти двенадцать километров до холмов! У тебя слишком маленькие лапки, чтобы так долго топать!

— Они маленькие, но крепкие. Потрогай, твердые, как дерево.

Он пощупал мои икры.

— Правда, мускулы у тебя хорошие…

— И потом, я легкий. У меня не такие толстые ляжки, как у дяди Жюля, значит, я никогда не устаю!

— Эй, ты! — сказал дядя Жюль, радуясь случаю переменить тему разговора. — Мне не очень нравится, когда критикуют мои ляжки!

Но я не принял вызова и продолжал:

— Ведь кузнечики небольшие а прыгают гораздо дальше чем ты и потом когда дяде Жюлю было семь лет отец всегда брал его на охоту а мне уже целых восемь с половиной а он говорил что отец у него был строгий тогда это несправедливо что вы… И потом если вы не хотите меня взять я заболею меня уже немножко тошнит!

Протараторив все это, я подбежал к стене, припал к ней головой, уткнувшись в сгиб локтя, и громко заплакал.

Отец, растерявшись, молча гладил меня по волосам.

Вошла мама и, ни слова не говоря, посадила меня к себе на колени. Я был в полном отчаянии. И пуще всего потому, что «открытие охоты» представлялось мне началом похода в Страну Приключений, оно уводило меня туда, где раскинулась еще неведомая мне гарига, на которую я так долго лишь глядел издали. Но особенно хотелось мне помочь отцу в предстоящем ему испытании. Я бы забирался в самую чащу и гнал к нему дичь. Если бы он промазал куропатку, я бы сказал: «А я видел, как она упала!» — и чтобы отец приободрился, торжественно принес бы заранее приготовленные перья, которые я насобирал в курятнике. Но всего этого я не мог сказать отцу, и любовь к нему, не находившая выхода, разрывала мне сердце.

— Вы тоже хороши! — сказала мама. — Сами же наговорили ему с три короба!

— Идти с нами для него опасно, особенно в день открытия сезона. На холмах будут еще охотники, кроме нас… Он маленький, из-за кустарников его не видно, чего доброго, подумают, что там дичь.

— Но я-то увижу ваших охотников! — кричал я сквозь слезы. — И если я с ними заговорю, они поймут, что я не кролик!

— Ну хорошо, я тебе обещаю, что через два-три дня, когда я немного потренируюсь и мы пойдем не так далеко, я возьму тебя с собой.

— Нет! Нет! Я тоже хочу участвовать в открытии!

Вот тогда дядя Жюль проявил редкостную широту души и благородство.

— Я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, — сказал он, — но, по-моему, Марсель заслужил право участвовать вместе с нами в открытии охоты… Ну, хватит тебе плакать. Он понесет наш завтрак, как и предложил, и будет чинно шествовать за нами в десяти шагах от ружей. Согласны, Жозеф?

— Если вы согласны, то и я не против.

Я чуть не задохнулся от слез, но теперь я ревел от благодарности. Мама нежно погладила меня па голове и расцеловала в обе мокрые щеки. Тогда я подпрыгнул, вскарабкался на дядюшку, как на дерево, и прижал его большую голову к моему бьющемуся сердцу.

— Ну, успокойся, успокойся! — повторял отец.

Влепив дяде Жюлю два звонких поцелуя, я с маху прыгнул на пол; потом чмокнул ладонь отца, поднял руки над головой и протанцевал танец диких, завершив его прыжком на стол, откуда щедро рассыпал воздушные поцелуи публике.

— Только не нужно говорить об этом Полю, — сказал я потом, — ведь он еще маленький. Он бы не мог идти в такую даль.

— Эге-ге! — сказал отец. — Так ты собираешься лгать брату?

— Я не солгу, я просто ему ничего не скажу.

— А если он сам об этом заговорит? — спросила мама.

— Тогда я солгу, потому что так надо для его же пользы.

— Он прав, — сказал дядя, пристально посмотрев мне в глаза, и добавил: — Сейчас ты сказал очень важную вещь. Смотри, не забудь: лгать детям можно, когда лжешь для их пользы. — И он повторил: — Смотри, не забудь это!

***

За обедом я не в состоянии был прикоснуться к еде, несмотря на замечания матери. Но дядя вскользь упомянул о завидном аппетите охотников как о характерной черте этой особой породы людей, поэтому я поспешил съесть свою отбивную и попросил еще картофеля.