Детство - [139]
Было ли оно как-то связано с тем, что я тогда прибился к Хьелю, горланил песни группы The Police так, что в метро тряслись стены, приставал к незнакомым девчонкам, накупал значки музыкальных групп у уличных торговцев, причем мне попался даже значок группы The Clash, в придачу к большим солнечным очкам, которые я носил не снимая до вечера?
Очень может быть и потому, что Хьель был на год старше, — от девчонок ему не было отбоя, все на него заглядывались. Его мать была бразильянка, а он мало того что был черноглаз и черноволос, но еще и считался крутым, и все его уважали. Раз уж он ничего не имел против меня, это значило очень много и поднимало меня в собственных глазах, так что отношение тюбаккенских ребят уже не играло роли. Подумаешь, они не хотят со мной водиться, а вот Хьель хочет, и начхать я на них хотел. Еще я в Осло ходил в одной компании с Ларсом, а это тоже кое-что значило и, в сущности, даже больше, чем я мог ожидать.
Возможно, именно поэтому я очнулся в госпитале таким счастливым. Но возможно, причиной стала песня Roxie Music «More Than This». Она так захватывала, была так прекрасна, а вокруг меня в светловатой голубизне белой ночи жил по-настоящему большой город, полный не только людей, о которых я не имел понятия, но и музыкальных магазинов, где на полках стояли сотни, а не то и тысячи музыкальных групп, и полный особых мест, где выступают эти группы, — тех, о которых я раньше только читал. Издалека слышался уличный шум, отовсюду неслись голоса и смех, а Брайан Ферри пел: «More than this — there is nothing[34]. More than this — there is nothing».
Как-то под вечер в середине августа мы все вместе отправились в Торунген ловить крабов. Папа приобрел мощный подводный фонарь и в добавление к маске ныряльщика, ластам и пустому белому тазу взял с собой грабли. Когда мы причалили, с берега поднялась в воздух целая колония чаек и с криками летала у нас над головами, некоторые внезапно так резко пикировали вниз, что казалось, того гляди, клюнут; это были грозные и пугающие налеты, но пока мы дошли до внешней стороны острова, где перед нами раскинулась черная гладь ночного моря, они успокоились и постепенно угомонились. Мама разожгла костер, папа разделся, надел ласты, поплыл с фонариком в руках и скрылся под водой. Затем на поверхности показались бурлящие пузырьки, вырывающиеся из дыхательной трубки, и он вынырнул.
— Ни одного нет, — сказал он. — Попробуем в другом месте, подальше.
Мы с Ингве неторопливо пошли по прибрежным камням. За спиной у нас по-прежнему кричали чайки. Мама готовила для нас еду.
И вот он снова вынырнул, на этот раз с большим крабом, шевелившимся в руке.
— Давайте сюда таз! — сказал он.
Папа подошел к самому краю воды, кинул краба в таз и снова уплыл.
Мне стало за него неловко. Разве так ловят крабов! Их нужно вытаскивать граблями на берегу, приманивая на свет фонаря. А впрочем, на островке, кроме нас, никого не было.
Потом, когда у нас набралось полное ведро шевелящихся крабов, папа сел греться у костра, а мы жарили на огне сосиски и пили лимонад. По дороге к лодке, когда он загасил костер, плеснув на него ведро воды, и огонь с шипением потух, я наткнулся на мертвую чайку, она лежала на скале в небольшом углублении. Она была еще теплая. Внезапно ее лапа дернулась, я вздрогнул. Значит, она не мертвая? Я снова нагнулся над ней и дотронулся пальцем до белой грудки. Реакции не последовало. Я выпрямился. Было жутко видеть ее лежащей. Не столько оттого, что она мертвая, сколько от почти непристойной четкости очертаний и красок ее тела. Оранжевый клюв, желтые с черным глаза, широкие крылья. И лапы, такие чешуйчатые, как у рептилии.
— Что ты там нашел? — послышался за спиной голос папы.
Он повернул меня к себе и посветил в лицо фонариком. Защищаясь, я закрылся обеими руками.
— Мертвую чайку, — сказал я.
Он опустил фонарик лучом вниз.
— Покажи, — сказал он. — Где она лежит?
— Там. — Я показал пальцем.
В следующий миг она оказалась вся на свету, как на операционном столе. В мертвых глазах блеснул отсвет фонаря.
— Наверное, где-то остались птенцы, им очень не повезло, — сказал папа.
— Ты думаешь? — спросил я.
— Да, у них же не кончилось гнездование. Поэтому они так и нападали на нас. Пошли отсюда.
Мы поехали навстречу городским огням в сторону моста через пролив, под щелканье и призрачное шуршание крабов в двух полных ведрах. Папа сварил их сразу, как только мы приехали, и зрелище этой беспощадной операции, как их живыми вынимали из ведра и живьем кидали в кипящую воду, почему-то сняло щемящее чувство тяжести; мертвые крабы в белых, костяного цвета панцирях медленно ворочались в кастрюле.
Два дня спустя после ночной ловли крабов папа переехал в Кристиансанн. Ему предложили место в гимназии в поселке Веннесла — слишком далеко, чтобы мотаться туда каждый день, поэтому он снял квартиру в блочном доме на Слеттхёйе. В три поездки он перевез туда все нужные вещи на взятом взаймы прицепе и с этого дня стал бывать дома только по выходным, а со временем и того реже. Сначала было задумано так, что он подыщет подходящий дом поближе к Кристиансанну и мы переедем туда на следующее лето.
