Детский дом - [41]

На следующий день мы с Леной встретились на дворе, не таясь, остановились под липой. С бегством из детдома Филина прекратились издевки над «юбочниками». Мишанька Гусек притих, видимо, боялся, как бы ребята не припомнили ему дружбу с атаманом. И вообще, странное дело, теперь далеко не один я, а многие старшие ребята прогуливались с девочками.　

— Ты мне ничего не рассказала об экскурсии, — начал я.　

— Знаешь, столько впечатлений! — В голосе Лены я уловил то же, что поразило меня еще вчера: раздумье, взволнованность и еще новую нотку, смысл которой до меня не доходил.　

— Хорошо на фабрике? Теперь уж ты непременно станешь ткачихой?　

Я ожидал, что Лена заговорит обо мне: а ты, мол, Саша, все еще хочешь стать командиром или уже передумал? Но она слабо улыбнулась и ответила:　

— После школы в цех? Это само собой. Тут совсем другое… Понимаешь, Саша, — произнесла она после паузы, — на фабрике я понравилась одной женщине… Доброй такой и хорошей. Как увидела меня, обняла.　«Никуда, — говорит, — теперь не отпущу тебя, мамой буду. Вот такая же у меня была дочка, от тифа померла». А сама плачет. Понимаешь? И я почему-то заплакала…　

Я ошалело смотрел на Лену и молчал.　

— На днях она обещала приехать к нам в детдом. Документы на меня оформлять.　

— Ты… собираешься к ней в дети?　

Я ушам своим не верил. Лена как-то застеснялась, отвела глаза, заморгала.　

— Я ведь не знала, что такое материнская ласка и… как-то полюбила ее сразу. Как родная она мне вдруг стала.　

«Как же я останусь? — мелькнуло у меня. — Отговорить ее?» Но куда там, дар речи был начисто мною утрачен. Я представлял себе, каким смешным и жалким выгляжу сейчас со стороны, и поспешил уйти. В глубине души я надеялся, что Лена вот-вот окликнет меня, скажет: «Знаешь, Саша, я передумала. Мне без тебя будет очень плохо, поэтому я останусь здесь, а потом мы вместе поступим учиться дальше. Ну, а к той женщине в Ленинград я буду ездить в гости». Не может же она не чувствовать, что я переживаю!　

Она меня не остановила.　

Неделю спустя Лена со своей новой мамой уезжала в Ленинград. Радостная, возбужденная, она, казалось, забыла про всех.　

Провожать их вышли все девочки, а из ребят — я, Алексей и Борис, который близко к сердцу принимал все наши детдомовские дела. Как это всегда бывает, у вагона попрощались наспех. Лена подала мне руку, как и всем.　

Когда поезд уже трогался, она вдруг обняла меня и поцеловала.　

Никто из моих товарищей не отпустил шуточку. И я　понял, что мои чувства к Лене давно перестали быть для них тайной.　

Вскоре после отъезда Лены Вельской у нас в детдоме происходили «смотрины». Утром, как всегда, выскочив в одних трусах из спален на зарядку, мы увидели необычную картину: весь наш двор был заставлен крестьянскими возами. Отпряженные лошади ели брошенное на землю сено или овес из хребтуга, а между подводами прохаживались нарядно одетые мужики и бабы. Вертелись собачонки.　

— Родители приехали! — объявил кто-то.　

Нам всем выдали праздничную одежду, и после завтрака мы высыпали во двор. Крестьяне пытливо присматривались к нам, потчевали домашними гостинцами. Уже к обеду десяток ребят, радостные и смущенные, сидели на возах под крылышком новых матерей и отцов.　

«А вдруг меня кто выберет? — подумал я. — Идти? Вот напишу тогда Лене, что и меня взяли в приемыши, нашлись люди, что приголубили. Но ведь тогда нам будет труднее встретиться!»　

И хоть для себя я решил, что ни к кому не пойду в дети, было немного обидно. Вон скольких ребят обласкали, сколько кусков пирога им досталось, а мне никто ничего не дал. Почему? За весь день лишь один раз я услышал по своему адресу такие слова:　

— Прасковья, посмотри-ка на чернявого хлопца… Во-он этого, что как волчок вертится. Приглядный вроде, а?　

— Да отстань ты, непутевый, ай не видишь: цыганенок. Беды с ним не оберешься.　

— Эка глазастая ты у меня! И верно, цыганского роду.　

Сказав эти слова, мужик отвернулся и утратил ко мне всякий интерес. А я оторопел и весь как-то напрягся. Ну, при чем здесь цыганский род, при чем чернявый?　

На следующий день перед обедом вместе с теми, кто согласился «идти в дети», собрался весь детдом. Легздайн произнесла напутственную речь. Она говорила, что верит в пролетарскую закалку колонистов и надеется на их счастливую жизнь с новыми родителями.　

— Ну, а если у кого не заладится, — закончила Мария Васильевна, — помните, здесь вы всегда найдете кров…　

Уезжавшие обещали писать в детдом. Но выполнили　 свое слово немногие. Как-то сложились их судьбы?　

***

В этом же году пришлось распрощаться и с любимым завхозом, ставшим нам чуть ли не отцом. Добряк Кузьмич собрался на работу в деревню. Мы узнали об этом за два дня до его отъезда и сразу бросились к нему:　

— Кузьмич, как же так, неужели рубишь концы?　

— Мы рыжие, что ли, что нас бросаешь?　

— А как же мы без тебя, Кузьмич?　

Вопросы сыпались на него один за другим, ребята тормошили его со всех сторон, а он по привычке смешно ставил свои уши торчком и пояснял:　

— Дело такое, хлопцы… Мои путиловцы этими днями многих рабочих направляют на коллективизацию. По всем статьям видно — нуждается бедный мужик в рабочей помощи, поскольку слишком уж кулаки кое-где набрали силу. Одним словом: снова в бой за власть Советов.