Детские ладошки - [44]

На этот счет у меня нет подходящего объяснения. Я только убежден, что форма раковины — любой раковины — несет в себе пугающе простую идею о пространстве, как о всасывающейся ураганным смерчем субстанции, сжимающейся до бесконечно малых размеров или переносящейся из близкого в далекое… В моей раковине прятался такой же смерч, и я думаю, что она была дверцей в другой мир, неожиданно распахнувшейся передо мною. Кто знает — может, таких дверей немало, и нам просто не хватает воображения, чтобы открыть их?

Люди болезненно расстаются со своими представлениями о мире, даже со своими иллюзиями. Кто сказал, что иные миры должны обязательно находиться на расстоянии многих световых лет от нас? И что мы можем достичь их, лишь построив сверхмощные ракеты? Что если эти миры существуют здесь, рядом с нами, на расстоянии протянутой руки? И столкнуться с ними так же легко, как остановиться перед случайным прилавком африканского базара, над которым носятся пряные запахи и неумолкаемый гул толпы…

А теперь я расскажу, чем кончилась история с раковиной.

Я почти уверен, что вы подозреваете меня в вполне прозаическом финале. Что ж, вы правы, и мне только остается сообщить подробности.

Клянусь — я зацепил ее совершенно случайно, и, свалившись на цементный пол ванной, она разлетелась вдребезги. На множество осколков разного размера, помутневших от времени с одной стороны и глянцево блестевших с другой. Поврежденный телефон-автомат бесследно проглотил мои монеты и окурки. Я перебрал все осколки, боясь заметить на них следы желтых пятен, но ничего не обнаружил. Больше мне сказать нечего.

Через два дня я распрощался с городом на берегу Красного моря. Не захватив ни одного осколка раковины на память. Наверное, по той же причине, по которой мне хочется навсегда забыть об этой истории. Если это возможно.

Самое изнуряющее чувство — щемящее чувство вины. Особенно, если не знаешь, перед кем ты провинился.

Добринка Микова Обыкновенный, рядовой репортер

Незачем было оборачиваться, чтобы убедиться, что это Хромой. Он узнавал его по звуку шагов.

Шмыгнув носом, главный распахнул дверь лифта и вместо приветствия бросил:

— Рано ты что-то…

Репортер согласно кивнул, переступая мелкими шажками, как барышня. Главный задумчиво наморщил лоб. Конечно, его люди стоили того, чтобы распахивать перед ними дверь. Но в том, что всего лишь за год газета побила рекорды популярности, была исключительно его заслуга. Он умел подбирать людей. И гордился этим. В человеке должна быть изюминка, любил повторять он, человек должен быть самородком, а не речной галькой. Он был убежден, что такая порода людей стоит господу особых затрат и сил. Он забрасывает все дела и с удовольствием мастерит их. Главный подбирал только таких. Вот, например, этот Хромой — он не просто самородок, он еще и отшлифованный. И хоть волочит ногу, а что до птичьей физиономии, его не взяли бы официантом и в самую занюханную пивнушку, но при этом доставляет информацию такой свежести, какой может похвастаться только живая рыба. Просто удивительно, как он ее вылавливает. Впрочем, не в привычках Главного было удивляться. Он просто хорошо платил.

— Ну как, поработаем? — спросил он, нажимая на кнопку лифта.

— М-м-м, — согласился репортер.

— Значит, сегодня ты меня чем-то порадуешь.

Репортер молча кивнул. «Сегодня он не очень-то разговорчив, — подумал Главный. — Ну и бог с ним, плачу ведь я ему за то, что он пишет, а не за то, что говорит». Репортер разглядывал ковер под ногами. Он был в том же костюме, что и в момент их последней встречи полгода назад. Только пятен прибавилось. Лифт остановился. Репортер захромал к своей комнате.

Главный вошел в кабинет. Остановился посередине, задумался. Впрочем, в голову ничего не лезло.

Через дорогу, точно на уровне его глаз, находились окна другого учреждения. Еще вчера там расхаживали две длинноногие красавицы, суетились вокруг письменного стола. Сегодня уже не было ни стола, ни красавиц. Остались одни занавески. Пустота за окнами напротив огорчила его. Так сильно, как может огорчить мужчину, почувствовавшего приближение старости. Главный напряг зрение, чтобы получше рассмотреть открывавшуюся его глазам картину. Эфемерное, недооформившееся ощущение пряталось за занавесками, невидимое или прозрачное, так тюль, но оставлявшее вполне определенный привкус горечи.

В дверь постучали. Не успел он оторвать взгляд от окна и сказать «да», как в кабинете возник этот тип. Не требовалось особого воображения, чтобы догадаться: в определенные дни на его плечах сверкают погоны. Очевидно, сегодня был беспогонный день и мундир остался висеть в платяном шкафу в спальне. Приблизившись к Главному, он достал из специального внутреннего кармана совсем уж специальное удостоверение. Поморщившись, Главный сделал неопределенный жест, который при желании можно было понять как приглашение сесть. Он недолюбливал этих типов. Правда, справедливости ради он признавал, что среди них тоже встречаются самородки. Но эту породу господь создавал без вдохновенья, вероятно предполагая, что она доставит немало неприятностей всем остальным.