Детские ладошки - [42]

Исполинские лопасти вентилятора, лениво вращавшиеся под потолком и гонявшие раскаленную духоту от одной стены к другой, делали гостиничный номер похожим на вертолет. У меня внезапно начался острый приступ ностальгии, я вдруг с умилением стал вспоминать мрачноватую ноябрьскую Софию с ее тоскливо скрипящими трамваями, набитыми чихающими пассажирами. Потом попытался усыпить себя чтением какого-то английского журнала, однако все дело кончилось тем, что я начал тянуть одну сигарету за другой говорят, это типичная реакция на необыкновенные приключения. В номере не было пепельниц, поэтому пепел я стряхивал в эту невзрачную раковину, купленную за семь пиастров. Позднее я вспомнил, что еще тогда автоматически отметил одну странность, но не придал ей значения: горящие окурки, которые я швырял в раковину, моментально переставали дымиться.

Время, наверное, близилось к полуночи, когда я отправился в ванную комнату, облицованную пожелтевшей от старости плиткой, чтобы опорожнить приспособленную под пепельницу раковину. Я долго тряс ее, проклиная дурацкие завитушки, но из нее не выпало ни единого окурка, ни одной частички пепла. Тогда я решил как следует промыть ее и сунул под сильную струю горячей воды. Прошло, наверное, секунд десять. Похоже, что именно столько времени требуется для того, чтобы понять, что ты столкнулся с каким-то подвохом. Струя воды исчезала в раковине. Я подождал одну, две, пять минут. Этого было достаточно, чтобы наполнить водой целое ведро, однако вода исчезал а в раковине как в бездонной бочке. Что за мистика! Закрыв кран, я перевернул раковину. Из нее не вылилось ни одной капли. Впрочем, вполне естественно, раз в ней могло исчезнуть целое ведро воды, то о каких же капельках может идти речь. Я приложил раковину к уху. Никакого шума морского прибоя, столь характерного для почтенных представительниц этого вида ракушек. Может, виноват в этом сильно выщербленный край раковины. Видимо, в глубине души я все-таки педант, потому что терпеть не могу недоделки и неисправности. Правда, еще одна деталь вызывала у меня раздражение — форма раковины. По профессии я инженер, и самые свежие сведения в сфере зоологии почерпнуты мной из телевизионной программы «Знакомы ли вы с живым миром?» Именно из нее я узнал, например, что все раковины этого вида как в Красном море, так и на отмелях близ Несебыра отличаются одной и той же особенностью, а именно: их известковая спираль имеет ровно семь с половиной витков. Эти проклятые полвитка не давали мне покоя. Такая запрограммированность прозрачно намекала на существование некоей прараковины, потомки которой с тупым упорством на протяжении миллионов лет завершали свое развитие точно на половине восьмого витка, как будто кто-то приказывал им остановиться. В последние годы этот «кто-то» все чаще рисуется в зловещем образе затурканного мэнээса с далекой галактики, занимающегося конструированием земных биороботов (то есть нас с вами!) и рассчитывающего количество витков, число ног и силу ностальгии, который покорно выслушивает брюзжание хоботастого академика: «Бездарность! Вы провалили эксперимент! Сплошной брак! С завтрашнего дня чтоб духу вашего не было в моей лаборатории!» И красный от стыда мэнээс протягивает щупальце к кнопке с надписью «Земля — выкл.» Думаю, вы встречали подобную дичь у фантастов. Я, однако, неисправимый материалист и понимаю, что семь с половиной витков той прараковины были обусловлены особенностями земного притяжения, состава атмосферы и морской воды, а может и соотношением пасмурных и солнечных дней в году или даже концентрацией цветочной пыльцы в воздухе. Мне также ясно, что эти семь с половиной витков являются, так сказать, фотографией Земли в младенчестве, когда вулканы кипели как чайники, а еще не остывшие океаны выбирали для себя форму берегов. Все это мне понятно, но тем не менее зло берет.

Купленную мной раковину украшали девять с лишним витков.

У допотопной помутневшей от возраста наполненной целым ведром воды и не вернувшей ни одной капли раковины было больше девяти витков. К тому же из ее выщербленного края вырывалось легкое дуновение ветерка.

Душный номер старой гостиницы, подхваченный вращавшимся над головой пропеллером гигантского вентилятора, полетел в неведомом направлении, унося меня все дальше от моей туманной Софии, от уже тронутой снегом Черной вершины и по-зимнему печально кивающих кронами деревьев. В руках у меня была раковина, отказывающаяся издавать шум прибоя, но не имеющая ничего против того, чтобы в нее перекачали все запасы местного водопровода. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Во мне проснулся воинственный азарт представителя точных наук.

Следующие полчаса я потратил на то, чтобы набить раковину стотинками и местными дырявыми монетами, скомканными коробками из-под сигарет, жевательной резинкой, пробками от бутылок из-под кока-колы, туда же последовал пакетик миндаля в сахаре, купленный в одном из транзитных аэропортов. Время от времени я переворачивал и встряхивал ее, не надеясь особенно на возврат затраченных ресурсов, но так было нужно для чистоты эксперимента. За перемещением предметов можно было проследить до шестого витка, после которого отверстие в раковине сужалось до предела, но тем не менее бесшумно поглощало мои богатства, как будто я швырял их с балкона десятого этажа. «Ничего, — со злостью подумал я, — есть способы и похитрее!» После чего достал моток ниток и, привязав к концу самую тяжелую из местных монет, опустил ее в раковину, словно забросил удочку в озеро. Монета бесшумно заскользила вниз, моток разматывался у меня в руках, причем я чувствовал, как монета становится все тяжелее и падает все стремительнее. Моток размотался до конца, в уме я прикинул, что в нем было метров пятнадцать. Я начал осторожно тянуть нитку назад, действуя как рыбак, который не знает, что за улов его ждет — безобидная рыбка, акула или морская мина.