Детские истории взрослого человека - [44]
Цанка, растрепанная, с посиневшим лицом, бросилась ему на шею. В уголках ее губ выступила пена.
— Ужас! — кричала она, указывая на окно, выходившее во двор. — Ужас!
Он оторвал ее от себя, вытолкнул в коридор, а сам остался в комнате. Все столпились в дверях. Я проскользнул в уборную, из окошка которой тоже был виден двор. Залез на стульчак и глянул вниз.
Вангел висел на перекладине, где выбивали ковры, как солдат, вытянувшись перед утренним солнцем. Руки его болтались ниже колен, глаза вылезли из орбит. Неизвестно, кому он показывал черный язык. Голова его склонилась к плечу. Между перекладиной и шеей видна была тонкая веревка, натянутая, как струна.
Меня вырвало. Меня вырвало второй раз, когда я слез на пол уборной, откуда мать выгнала меня, почему-то шлепая по щекам, — впрочем, я совершенно не чувствовал этих пощечин.
Уже придя в себя, я узнал, что приезжала милиция и тело Вангела увезли в морг.
Впервые в нашем квартале человек покончил жизнь самоубийством. Я долго и горько рыдал, хотя мне никогда не нравился ни Вангел, ни его кошки, которых мальчишки поили валерьянкой и которым надевали на лапы ореховую скорлупу. Поползли разные слухи, почему он покончил с собой, как обычно, один нелепее другого.
Дня через два пришли какие-то люди, вынесли из комнаты кушетку, стол, два стула, гардероб, забрали верстак, инструменты и опечатали его мастерскую.
— Нельзя упускать такую возможность, пойми! Прямо под нами, сухо, тепло, есть уборная и умывальник, — возбужденно говорил отец, расхаживая перед дедушкой Георгием. — Разрешение получим. Я все вверх дном переверну, но получу. Поговорю с директором театра, попрошу его лично заняться этим вопросом. Ты ведь у нас когда-то работал, нам не откажут!
— Я остался тут. Нет время переехать.
— А представь, если тебя выселят? Придет бульдозер, сломают дом — куда денешься?
— Оставь мне работать.
— Дедушка Георгий! Как тебе еще объяснять? Пустое помещение! Сухое! Просторное! Места для двух верстаков хватит, мебель найдем, будешь жить в одном доме с нами, слышишь? У нас!
— Хочет работать.
— Сейчас не до этого! Скрипка не важнее того, о чем я тебе говорю. Сегодня же все перетащим и переедешь. Потом будем документы оформлять. Завтра же сможешь снова работать. Никто не будет тебе мешать.
— Я не пойдет в комнату мертви мастер.
— Не будь ребенком! Ну и что с того, что он умер? Все когда-нибудь умрем…
— Верно…
— Ну?
— Мастер сам себя убил.
— Тоже мне нашел мастера! Ну и что же, что он повесился? Его все равно нет, он умер, а мастерская свободна. Ладно, соглашайся!
— Нет.
— Почему?
— Нет время, Марин. Просим, оставь тут делать скрипку.
— Слушай, дедушка Георгий! Ты заставляешь меня думать, что ты действительно того… Да разве так можно? Пойми, если мы не поспешим, через день-два комнату займут. Какая скрипка? Дай я посмотрю на твою скрипку. Что это?
Отец склонился над верстаком, на котором, зажатая струбцинками, лежала готовая дека. Дедушка Георгий водил по ее поверхности циклей.
— Что это? Не похоже на скрипку!
— Почему не похож?
— Чего-то мне кажется… гм, не слишком ли велика? Почему тут, — он показал на деку, — так выпукло, а здесь, — палец его остановился в верхней части деки, — так узко? А это? — Он провел пальцем по месту, где полагается быть грифу. — Почему тут так широко? Что здесь будет?
— Гриф.
— Гриф? Контрабаса? Что ты, дедушка Георгий, выдумываешь?
— Сказал, делать скрипку.
— Но это же не скрипка!.. Я, во всяком случае, такой скрипки никогда не видел.
— Не видел. Никто не видел. Давно играли на такую скрипку, двести, триста лет назад.
— Неужели сейчас время этим заниматься? Балуешься ты, что ли? Возьми-ка свою скрипку, вот и Виктор тебе поможет, я приду с друзьями через час — и все перенесем. Сегодня же вечером опять примешься за свою скрипку.
— Марин! Сказал — время нет. Оставь работать.
— Твой Бог что, подождать не может? — раскричался отец. — Знаю! Все знаю! Делаешь скрипку для Бога. Мне все ясно! Это тебе не ясно, что завтра, послезавтра — самое позднее через месяц выгонят тебя отсюда, и конец твоей скрипке!
— За месяц кончу.
— Кончишь! А потом — куда? Не задумывался?
— Нет время думать. Сейчас думает инструмент.
Отец сел на диван. Достав сигарету, повертел между пальцами, безнадежно махнул рукой и снова положил в пачку.
— Не сердись, Марин, просим.
— Я на тебя не сержусь… Только что ж теперь делать?
— Сиди и жди.
— Сиди и жди! Завтра тебя отправят куда-то на грузовике, а я буду сидеть и ждать. Эх…
Он встал, огляделся вокруг. Грустный взгляд его задержался на деке, губы искривились. Он велел мне быть дома к обеду и ушел.
Георг Хениг вытащил стоявшую в углу необычную форму. Такой я еще никогда не видел. По размеру значительно больше скрипки, но меньше виолончели. Верхняя часть ее была действительно очень узкой, а нижняя — чересчур широкой. В ней струбцинками была зажата верхняя дека. Отделив ее от формы, он достал струну и укрепил ее на деке. Вынул из ящика в верстаке молоточек и, серьезно посмотрев на меня, проговорил:
— Слушай! Добро слушай!
Он легонько ударил по середине деки. Она дрогнула и зазвенела, вибрировала еле уловимо, как камертон, только звук длился дольше.
Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 11, 1989 Из рубрики "Авторы этого номера" ...Повесть «Баллада о Георге Хениге», вторая книга писателя, вышла в Софии в 1987 г. («Балада за Георг Хених». София, Български писател, 1987) и была отмечена премией Союза болгарских писателей.
Я хотел рассказать историю святого, живущего в наши дни и проходящего все этапы, ведущие к святости: распутство и жестокость, как у Юлиана Странноприимца, видения, явления, преображения и в то же время подозрительная торговля зверями. В конце — одиночество, нищета и, наконец, стигматы, блаженство.
Линн Рид Бэнкс родилась в Лондоне, но в начале второй мировой войны была эвакуирована в прерии Канады. Там, в возрасте восемнадцати лет, она написала рассказ «Доверие», в котором она рассказывает о своей первой любви. Вернувшись в Англию, она поступила в Королевскую академию драматического искусства и недолгое время играла на сцене. Потом она стала одной из первых женщин-репортеров отдела последних известий независимого телевидения.Ее первый роман «Комната формы L» сразу стал бестселлером, который впоследствии стал и очень удачным фильмом.
«Отныне Гернси увековечен в монументальном портрете, который, безусловно, станет классическим памятником острова». Слова эти принадлежат известному английскому прозаику Джону Фаулсу и взяты из его предисловия к книге Д. Эдвардса «Эбинизер Лe Паж», первому и единственному роману, написанному гернсийцем об острове Гернси. Среди всех островов, расположенных в проливе Ла-Манш, Гернси — второй по величине. Книга о Гернси была издана в 1981 году, спустя пять лет после смерти её автора Джералда Эдвардса, который родился и вырос на острове.Годы детства и юности послужили для Д.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 4, 1970Из подзаглавной сноскиЖозеф Кессель — известный французский писатель, академик. Будучи участником Сопротивления, написал в 1943 г. книгу «Армия теней», откуда и взят данный рассказ.
Роман известной украинской писательницы о жизни буковинской молодежи до воссоединения Буковины с Советской Украиной.В центре повествования — привлекательный образ юной девушки, впервые влюбленной, еще по-детски наивной, доверчивой и в то же время серьезной, вдумчивой, принципиальной, стремящейся приносить пользу родному народу.Художественное оформление Александра Михайловича Застанченко.
Герой романа «Безумие» — его зовут Калин Терзийски — молодой врач, работающий в психиатрической больнице. Писатель Калин Терзийски, автор этого собственного alter ego, пишет, конечно же, о себе — с бесстрашием и беспощадностью, с шокирующей откровенностью, потому что только так его жизнеописание обретает смысл.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.