Детские истории взрослого человека - [42]
— Тогда хлопочите, чтобы ему пенсию увеличили!
— На каком основании? У него не наберется и пяти лет трудового стажа.
— Его ученики завоевывают первые места на международных конкурсах!
— Но при чем тут он?
— Я готов взять его на свое иждивение.
— В таком случае он должен вас усыновить.
— Усыновить? Так ведь у меня мать жива!
— Ну вот видите… Замкнутый круг.
Мы ходили из одного учреждения в другое, сидели, стояли в очередях к разным начальникам, но всюду лишь пожимали плечами: ничего не поделаешь, придется отправить в дом престарелых. Почему бы старику не жить в доме престарелых? Там ему будет хорошо! Наконец в собесе обещали не трогать его, если кто-то добровольно согласится давать ему 60 левов в месяц.
— Откуда я возьму столько денег? — сокрушался отец. — Банк ограбить, что ли?
— Иди к его ученикам, — робко предлагала мать. — Может, они дадут. Мы дадим двадцать, и они…
— К этим подлецам? Никогда! Эх…
Он знал все это — хоть и не подавал виду, что знает. Никого, кроме нас с отцом, не пускал в свой подвал. Запретил приходить даже теням. Сказал им, что из-за них может разрушиться дом, и они перестали являться. Бродил по комнате, перебирал инструменты и что-то бормотал. Или часами сидел неподвижно.
Но вот Георг Хениг достал дерево со Шпиндлеровой мельницы и дерево из Миттенвальда, снял тряпку с пластин и произнес:
— Сказал тебе: сделаю скрипку. Смотри внимательно. Может, и не научишься, но смотри. Скрипка для Бога.
— Дедушка Георгий делает скрипку, — взволнованно сообщил я родителям. — Представляете, скрипку для Бога!
— Представляю, — мрачно сказал отец. — Старик совсем отчаялся… Но пусть делает. Пусть хоть чем-то занимается.
— А как это, для Бога? Бог будет на ней играть?
— Сто раз тебе говорил, что Бога нет! — рассердился отец. — Ну, не понимаешь ты… Он хочет сказать, что сделает скрипку для того, кто играет как Бог.
— Для Васко Абаджиева? — наивно спросила мать.
— Ерунда! Между прочим, ты права, — обернулся он к ней. — Выхода нет. Придется идти к этим мерзавцам, просить у них денег.
Георг Хениг достал вырезанную из бумаги форму скрипки, но несколько увеличенную. Она была, должно быть, очень старая — края ее слиплись, и он осторожно отделял один от другого, чтобы не порвать бумагу. Положил ее на деревянную пластину со Шпиндлеровой мельницы и медленно очертил карандашом контуры. Долго разглядывал их в мутном свете, цедившемся сквозь окно. Потом неторопливо разорвал вырезку и велел мне выбросить клочки.
— Всё. Никому больше не нужен.
Целый день потратил, чтобы разложить инструменты на верстаке. Клал, отходил, смотрел, менял местами, чем-то недовольный. Наконец разложил в нужном ему порядке: в верхнем ряду — пять-шесть рубанков разной величины и формы. Объяснял мне, что одни нужны для вырезания, другие — для выдалбливания, третьи, слегка изогнутые, — для выработки внутренней стенки верхней деки. Ниже положил три ножика с тонкими острыми лезвиями. Затем цикли, острый плоский фуганок, разные пилы. Повторял названия инструментов, заставляя меня заучивать их: рубанок, ножовка, лобзик, фуганок, напильник.
Покончив с этим, дня три сидел на диване, гладил деревянные пластины, изредка тяжело вздыхал. Потирал ладонью лоб, переворачивал пластины, снова вздыхал.
— Что случилось? Не слушает мне. Оба очень стари. Не знаю, как объясню, куда пойдет.
— Скажи ему, что оно идет к Богу.
— Он не знает, кто такой Бог. И я не знал.
— Как ты не знаешь? Ты же столько раз мне говорил о нем! Ведь ты же мне рассказывал, что он большой-большой, что он всем нам отец, что он обо всех заботится, еду приносит…
— Сказал. Ти мальки, инфант. Так с дерево не говори. Не слушает, не дается…
— Попробуй! Возьми пилу и режь.
— Ай! Это не делай! Привикни к дереву, входи в него, думай, как он… Все скажет, станет друг…
— Так скажи!
— Как?
Мы умолкали, задумавшись. Я никак не мог его понять. Что, он мало скрипок сделал до сих пор? Со сколькими деревьями он разговаривал в своей жизни!
— Говори с ним, как с другими! Что ты им говорил?
— Говорил, куда пойдет, к какой человек. Сначала видит человек, говорит с ним, старается скрипку делать по его форма… Какой человек — такой скрипка! Не понимаешь?
— Понимаю — хочешь сказать, ты не видел Бога и не знаешь, какой он человек?
— Умни…
— Что ж ты не спросил Боженку? Или своего отца? Или брата? Разве они его не видели?
Старик жевал губами, хмурился, гладил дощечку и не отвечал…
— Так что?
— Сказали…
— Что ж ты тогда?
— Думаю, видели, но не увидели.
— Ты им не веришь?
— Я не говорил с ними про Бога, говорил, как било у нас, в Чехии.
— А как было?
— Люди весели… Мука нет. Собаки нет. В большой дом жили. Приходили гости из Виен, Германия, Москау. Уважали мастер. Делали большой стол, как твоя мила госпожа мать, пили пиво, вино… курил вот такая сигарета, — он раздвинул пальцы, — била большая гора возле наш дом. И вода, вода…
— Река?
— Река.
— Почему ты не остался там?
— Друзья пригласил. Сказал, в Болгарии мастер уважают, тут мастер нет, создай своя школа, имеешь ученики…
— Отчего же ты потом не уехал?
— Боженка больная била, деньги не било. Брат умер, отец, я на погребение не пришел. Только сидел тут, молился…
Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 11, 1989 Из рубрики "Авторы этого номера" ...Повесть «Баллада о Георге Хениге», вторая книга писателя, вышла в Софии в 1987 г. («Балада за Георг Хених». София, Български писател, 1987) и была отмечена премией Союза болгарских писателей.
«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».
Один из программных текстов Викторианской Англии! Роман, впервые изданный в один год с «Дракулой» Брэма Стокера и «Войной миров» Герберта Уэллса, наконец-то выходит на русском языке! Волна необъяснимых и зловещих событий захлестнула Лондон. Похищения документов, исчезновения людей и жестокие убийства… Чем объясняется череда бедствий – действиями психа-одиночки, шпионскими играми… или дьявольским пророчеством, произнесенным тысячелетия назад? Четыре героя – люди разных социальных классов – должны помочь Скотланд-Ярду спасти Британию и весь остальной мир от древнего кошмара.
Повесть Владимира Андреева «Два долгих дня» посвящена событиям суровых лет войны. Пять человек оставлены на ответственном рубеже с задачей сдержать противника, пока отступающие подразделения снова не займут оборону. Пять человек в одном окопе — пять рваных характеров, разных судеб, емко обрисованных автором. Герои книги — люди с огромным запасом душевности и доброты, горячо любящие Родину, сражающиеся за ее свободу.
Главы из неоконченной повести «Под созвездием Рыбы». Опубликовано в журналах «Рыбоводство и рыболовство» № 6 за 1969 г., № 1 и 2 за 1970 г.
Александр Житинский известен читателю как автор поэтического сборника «Утренний снег», прозаических книг «Голоса», «От первого лица», посвященных нравственным проблемам. Новая его повесть рассказывает о Людвике Варыньском — видном польском революционере, создателе первой в Польше партии рабочего класса «Пролетариат», действовавшей в содружестве с русской «Народной волей». Арестованный царскими жандармами, революционер был заключен в Шлиссельбургскую крепость, где умер на тридцать третьем году жизни.
Сегодня мы знакомим читателей с израильской писательницей Идой Финк, пишущей на польском языке. Рассказы — из ее книги «Обрывок времени», которая вышла в свет в 1987 году в Лондоне в издательстве «Анекс».
История загадочного похищения лауреата Нобелевской премии по литературе, чилийского писателя Эдуардо Гертельсмана, происходящая в болгарской столице, — такова завязка романа Елены Алексиевой, а также повод для совсем другой истории, в итоге становящейся главной: расследования, которое ведет полицейский инспектор Ванда Беловская. Дерзкая, талантливо и неординарно мыслящая, идущая своим собственным путем — и всегда достигающая успеха, даже там, где абсолютно очевидна неизбежность провала…
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».