Дети закрытого города - [41]

— Пусти-и-и, — тоненько завизжал отец.

Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги — уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» — старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.

— Давай уже, хватит людей смешить. — Она упёрла руки в бока.

Вета подняла кружку и остановилась в дверном проёме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.

Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжёлой люстры, была привязана верёвка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дёргалась, пытаясь найти опору. Но напрасно — табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.

— Табуретку подай. Табуретку!

— Мама, — напомнила о своём появлении Вета. Она могла стоять у дверного косяка хоть до самого вечера, но желудок уже давал о себе знать утробным бурчанием. Правило оно не соблюла: никаких сил уже не было на дурацкие правила.

— Ой! — мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. — Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.

Вета молча подняла с пола табуретку, кружку вернула в раковину и ушла в прихожую — за веником и совком. Там по ногам побежал сквозняк из щели под дверью.

Она вспомнила, что так и не смыла с лица хрустящую пыль. Но в ванной из крана пошла ржавая жижа вместо воды. Вета опёрлась рукой о бортик раковины и прислушалась к тому, как за стеной родители выясняют, кто больше виноват в том, что дочка расстроилась.

Сказать им сейчас или потом, когда успокоятся?

Она подняла голову и опять посмотрела в зеркало. Из-за жёлтого света лицо казалось совсем страшным и бездвижным, как будто восковым. Вета попыталась улыбнуться — получился угрожающий оскал.

В дверь робко постучали.

— Кушать будешь?

— Да, мама.

— Коля! — протяжно разнеслось по коридору. — Сходи за хлебом, хоть какая-то от тебя польза будет.

За окном уже совсем стемнело, соседние крыши скользко блестели от дождя, а внизу хлопали двери, отчего весь старый дом содрогался.

— Я уезжаю. Через три дня, — сказала Вета, поставив кружку точно в центр квадратика на клетчатой скатёрке, прожженной в одном месте, а в другом — надрезанной ножом.

— Так ты уже решила, — не глядя на неё, мама выводила узоры на запотевшем окне. Рисовала дивные, нездешние цветы.

— Да, и документы уже пришли. Меня берут.

— Ну, раз ты решила.

В соседней комнате телевизор монотонно зудел голосом диктора. Вета раздражённо обернулась не дверь, но вспомнила, что стекло в ней разбито, и закрываться совсем нет смысла.

— Я не буду тебя держать. В конце концов, сколько можно тебя держать, — сказала мама, подцепив со стола чашку. Груда посуды в раковине стала чуть больше. — Туда хотя бы письма доходят? И позвонить можно?

Она включила воду, и её шум сразу перекрыл и бормотание диктора, и шорох дождя за окном, и то, как сильно колотилось сердце Веты. Она вдруг поняла, что не знает ответов на такие простые вопросы.

Это как утро экзамена — кажется, что знаешь всё и готов ответить, а первый же вопрос ставит тебя в тупик.

— Не знаю, я потом выясню. Раз в год можно уезжать в гости к родным.

— Понятно.

Громыхала посуда, а Вета, прислонившись спиной к подоконнику, чувствовала, как бежит на тоненьких лапках сквозняк. По плечам, потом по спине и вниз, к коленям.

— Я туда не перееду, — сказала мама, дёрнувшись, словно желая повернуться.

Вета поковыряла утеплитель в щелях рамы, серая пыль осела на пальцы.

— Я знаю.

За окном загудело, и старый дом снова дрогнул — мимо посёлка неслась ночная электричка. Она вернула Вете тоскливое чувство расставания и тихую радость, остатки которой едва-едва теплились в душе, убитые метаниями последних дней.

Десятое сентября.

Ночные мысли о пугале сдуло утренним ветром, вымело помелом из жёлтых листьев. Он полночи размышлял о том, как искать автора записки, если его вдруг не окажется среди подопечных Веты, так ничего не придумал и заснул на жёстком диване, даже не замечая, как ноет от неудобной позы шея.

Разошёлся день, и на работу удосужился явиться Март. Антон даже боялся предположить, сколько же галочек возле фамилии напарника уже наставил Роберт, потому что то ли Роберт был очень занят другим, то ли у Марта нашёлся сильный покровитель, но из Центра его пока что выгнали.

Он полчаса пил чай с единственным печеньем, жаловался на то, что не выспался, потом уныло созерцал пейзаж за окном. Потом пришёл этот вызов — дежурный отчитался бодрым тоном и спросил, вызывать ли экспертов. Как будто сам не знал. Но — каждый раз спрашивал.

— Вызывать, — сообщил Антон.

Давно их не вызывали вот так — прямо на место преступления. Чаще передавали пухлые папки с делами из милиции. И если вызывали, это значило только одно — магией там не просто пахнет, а воняет, и на вонь давно сбежалось пол района.

Вета почти отчаялась, блуждая по незнакомому кварталу. Она шла вдоль набережной — ухоженная и празднично разукрашенная часть осталась позади вместе со стелами и парапетом, Вета шагала по узкой асфальтовой дорожке, слева от которой к воде уходил поросший травой склон. Справа возвышались дома, каждый был отмечен большим синим номером, но нужного никак не находилась.