Так темно. Я сползаю на пол по грязному кафелю, вдыхаю его медицинский запах. Меня опять заперли, а здесь нет окон, и здесь давно выключен свет. Так темно. Я боюсь темноты.
Так тихо. Я забиваюсь в угол, чтобы не слышать этой тишины, зажимаю руками уши. Рассаженное горло давным-давно не пропускает ни звука. Я боюсь молчания, но молчу. Меня заперли и ушли. Даже если закричу, ничего не изменится.
Так пусто. Ощупью я нахожу стол и стулья, стены, кафель, старую половую тряпку на полу, осколки стекла. В холодных пальцах нет боли, я ищу дальше, но дальше только кафель и липкий пол. Пусто. Наверное, я никогда отсюда не выберусь.
От темноты болят глаза — выцарапать бы их, может, тогда темнота станет привычнее. Кафель больше не пахнет больницей, теперь он вообще ничем не пахнет. Ощупью я ползу обратно в свой угол. Старая половая тряпка, вот она. Значит, мне дальше.
Вою, а голоса нет. Вою и вою, но никто не придёт. Какая же я маленькая и слабая. У меня нет даже голоса. Нет рук. Нет глаз. Я вся состою из собственного воя.
Вся кухня была в её власти. Да что там кухня — весь дом, сад, и тот участок за садом, на котором плелись сочные стебли тыкв, торчал иссушенный солнцем крыжовник и медленно умирали старые вишни. Кухня пропахла имбирём, корицей и анисом, а в большой кастрюле на плите кипело и булькало. Снаружи, на сетках раскрытых окон сидели голодные осы.
Влада откладывала большую деревянную ложку, заправляла под косынку прядь волос и зажмуривалась на секунду. Вся кухня, и сад, и даже тот маленький участок за садом были её колдовским миром. А кухня — большая, и баночки можно составлять под окном, крышками вниз, чтобы остывали, а вечером сесть рядом с ними, с чаем, и любоваться на янтарные яблоки, ало-полуночные сливы и медово-шафранную облепиху.
Вечерами в окно дул прохладный ветер. Дом обступала кромешная темнота — самый край деревни освещался только звёздами. Зато сколько их тут было! Влада сказала однажды, что совершенно откровенно считала: не может быть столько звёзд сразу и в одном месте. Что это всё романтические выдумки. Оказалось, нет.
С утра родители уезжали на работу: отец на завод, а мама отправлялась в больницу, где значилась главврачом. Дом весь день стоял бы пустой — не считая мирно спящего Командора, — если бы не Влада.
Вечерами она сидела на крыльце с ноутбуком и кружкой остывающего чая и листала намётки диссертации, то и дело прихлопывая комара на коленке. Мошкара танцевала вокруг жёлтой лампочки. Лаяли вдалеке собаки — одна начинала, и её тут же поддерживал целый хор. К ночи холодало. Влада отставляла ноутбук и уходила в дом за ветровкой.
Киру так нравилось наблюдать за ней, что не хотелось уезжать. Но пришлось — работа. Рано утром Влада вышла его провожать. В коротких шортах и майке она вздрагивала от августовской свежести, но домой не уходила.
— Когда теперь приедешь?
— Не знаю, может, на выходные выберусь.
От города сюда было пять часов езды мимо полей подсолнечника, сторожевых пирамидальных тополей и крошечных придорожных городишек с крошечными придорожными кафе.
Он приехал через день — махнул на всё рукой и взял накопившиеся за год отгулы. Такой август бывает, наверное, всего раз в жизни.
По утрам Влада выходила из дома, шикая на проснувшегося Командора, чтобы тот лаем не перебудил всю округу. Она включала плеер и бежала по старой грунтовке, мимо коров, пасущихся в примятой росистой траве. Коровы поворачивали ей вслед тяжёлые головы.
Дальше её путь шёл мимо кладбища. Вопреки всем суевериям оно было светлое и добродушное — песчаные дорожки и молодые берёзки. За кладбищем дорога поросла чертополохом и лебедой, и Влада поворачивала назад. Меланхоличные коровы снова оборачивались ей вслед.
— Как диссертация? — поинтересовался Кир, когда она вошла на кухню.
Влада налила себе стакан воды и залпом выпила. Смахнула со лба капли пота.
— Хорошо. На редкость хорошо. Мне бы ещё пару недель, и черновик будет закончен.
Она помыла стакан под краном и с отсутствующим видом сунула его в шкаф.
— Что не так?
Влада обернулась, надевая лёгкую улыбку.
— Всё так. С чего ты взял?
— Я тебя знаю. Когда ты смотришь мимо, а потом говоришь, что всё так, это значит, что всё не так, но я об этом узнаю не сейчас, а через пару дней. Ну или месяцев. Ну или вообще никогда не узнаю. Так что лучше рассказывай.
На завтрак она ела овсяные хлопья и яблоко. Киру приготовила оладушки с тем вареньем, которое вчера не влезло в банки. Доскребя последний разбухший пластик овсянки из тарелки, Влада аккуратно положила ложку. Сумасшествие — всегда класть ложку так, чтобы она заминала не больше двух клеток на цветастой клеёнке.
— Мечта всей моей жизни не сбылась, — сказала Влада, улыбаясь в сторону.
— Ещё сбудется.
Кир замолчал. В голову лезли только банальные до пошлости сентенции о том, что мечты приходят и уходят, и что если уходят, значит, так и надо. Он прекрасно знал, что Влада терпеть не может банальности. Как назло и оладушки закончились, так что он не мог даже притвориться, что жуёт.
Влада встала и махнула рукой, завершая разговор.
— Ладно, не важно.
Она ушла на второй этаж за ноутбуком и через минуту вернулась, села на диван в углу кухни и уткнулась в экран. Кир почувствовал себя виноватым: ему оладушки и варенье, а он даже поддержать разговор не сумел. Сужая круги, походил вокруг Влады.
