Дети Йеманжи - [23]

Кухня была залита лунным сиянием. Странное существо – жирное, похожее на оживший бочонок, с короткими, толстыми ногами, с редкими прядями курчавых волос – стояло посреди кухни. Эва остолбенела от страха, увидев на этой твари розово-жёлтое платье Оба. Но повязки на голове существа не было, и в лунном свете можно было точно разглядеть, что у него только одно ухо. Из чёрной дыры на месте второго бежала кровь, пятная каплями пол.

Тварь, несомненно, заметила Эву, застывшую в дверях. Но выпуклые, как у жабы, жёлтые, тусклые глаза скользнули по ней без всякого выражения. Бугристое, покрытое рытвинами и угрями лицо, лишь отдалённо напоминавшее Оба, исказилось в горестной гримасе. Из огромного рта вырвался полный страдания стон – и омерзительное существо дёргано, как прибитое тапком насекомое, запрыгало по кухне, налетая то на стол, то на раковину, то на плиту. На пол полетели кастрюли с едой, баночки со специями, тарелки и сковороды. Кухню наполнил звон и грохот. Пол вскоре скрылся под осколками, обломками, разлитой фейжоадой, рассыпанными овощами и хлопьями овсяной каши. Вскоре во всей кухне не осталось ни одного уцелевшего стакана, ни одной неразбитой миски. Стены были залиты супом, забрызганы, как кровью, красным соком, – а среди этого кривлялась, раскачивалась и всхлипывала коротконогая жирная тварь с кровоточащей ямой вместо уха. Окаменевшей от ужаса Эвы она словно не замечала. Наконец, сорвав со стены медный черпак, существо принялось яростно колотить по стенам, разбивая кафель. Кухню наполнил тонкий, пронзительный плач:

– Шанго! Шанго! Као кабьесиле, Шанго-о-о!

И тут кто-то сильно оттолкнул Эву в сторону. Она покачнулась, вскрикнула, схватившись за дверной косяк, – и мимо неё широкими злыми шагами прошёл Эшу. Осколки посуды хрустели под его кроссовками. Поскользнувшись на разлитом супе, он зашипел, схватил мечущееся в безумном танце существо за плечи, вырвал у него черпак и вышвырнул в открытое окно. В лунном свете Эве отчётливо была видна его взбешённая физиономия. Тварь тут же бросилась на Эшу, целясь в горло острыми когтями, но тот отбросил её на пол и резко обернулся к Эве:

– Уходи!

– Со… совсем?.. – одними губами спросила она.

– Уйди из кухни, дура! – рявкнул он, и перепуганная девушка кинулась в спальню. Там она взлетела на кровать, с головой закуталась в простыню и зажмурилась, судорожно сжимая в кулаке амулет Ошун. За стеной страшно ругался Эшу, бесновалось, закатываясь визгом, уродливое существо, – но пронзительные стоны и всхлипы мало-помалу заменялись обычным женским плачем. Луна ушла из окна, погас серебристый, неживой свет на стенах. Эва, скорчившись на кровати, боялась открыть глаза.

За стеной, наконец, наступила полная тишина. Эва напряжённо всматривалась в темноту, и, когда дверь в спальню открылась, вскочила и отпрянула к стене, выставив перед собой амулет.

– Это я, – проворчал из потёмок знакомый голос, и Эва обессиленно рухнула на постель. – Успокойся. Всё в порядке. Я его загнал на место.

Эшу вошёл в комнату, прикрыл за собой дверь. Встал у окна, спиной к Эве.

– К-к-кто это был? – стараясь не стучать зубами, спросила она. – Это ведь… это ведь Оба?

– Это её аджогун, – отрывисто ответил Эшу. Он определённо не был расположен к разговорам. Но Эва не собиралась сдаваться. Ей надо было разобраться во всём.

– Эшу, скажи, – кто этот аджогун? Куда ты его загнал?

– Это демон, – сказал он, так и не обернувшись. – У каждого он свой. Ты видела сегодня свою мамашу? Это был её аджогун. То, что жило внутри неё, в её голове, в её ори[32]. То, что живёт в каждом. Я могу его загнать обратно, сюда, – Эшу хлопнул себя по макушке. – Но уничтожить совсем – очень трудно.

– Но почему… почему он… оно… они… вообще… вылезают?! Я ничего такого раньше не видела! И Оба… Она же была нормальная, когда мы приехали! Что вдруг случилось? И как ты его прогнал?

– Ещё бы я его не прогнал! – хмыкнул Эшу – впрочем, не очень уверенно. Он достал из кармана джинсов пачку сигарет. Вытащил одну, медленно размял её в пальцах. Обезьянья физиономия парня была мрачнее некуда.

– Послушай, если ты мне ничего не расскажешь, то я… – решительно начала было Эва.

Эшу сунул так и не зажжённую сигарету за ухо и присел перед кроватью на корточки.

– Давай всё – завтра! – почти жалобно попросил он, заглядывая снизу вверх в лицо Эвы, – Завтра! А сегодня – спи, наконец, женщина! Я от вас устал!

Он протянул руку, коснулся лица девушки жёсткой, горячей ладонью, – и она уснула.

…И сразу же загремели барабаны. Тяжкий, глухой рокот вздымался волной, поднимая Эву к сверкающему звёздами небу, а внизу шевелился и дышал, ворочался, как живой, океан. Волны подходили всё ближе, и она увидела себя в воде – живой и тёплой, щекочущей тело тысячами пузырьков, миллионами рыб, которые косяками поднимались из зеленоватой глуби к ногам Матери всех вод, мириадами водорослей, оплетающих её колени и растущих между пальцами. Кипенно-белая пена кружевом лежала на её волосах, стекала по плечам.

«Йеманжа, одойя, аго, аго, аго…» – рокотали атабаке. Пели рыбы, шелестели волны, звенели звёзды. Раскинув руки и подняв мокрое от солёных брызг лицо к фиолетовому небу, Йеманжа поднималась из глубины – и пена сбегала по её груди, рыбы щекотали колени, шуршали раковины, с шелестом распускались водоросли… А далеко-далеко, на тёмном берегу, кто-то обиженный отчаянно плакал и звал её, и она знала: надо спешить.