Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - [76]

Оба полны веры в свое красноречие и в благодушие тех, с кем они имеют дело; оба пишут воззвания, адресы, письма, в полной уверенности достигнуть таким образом высокой цели.

Оба одушевлены прекраснейшими намерениями, оба весьма патетически говорят о совести и соблюдении международных прав, оба из всех сил хлопочут о союзе свободы, религии и порядка, оба соединяются в уважении к «убеждению» и в нелюбви к Гарибальди… Наконец – оба почтены «Русским вестником» в статьях г. Чичерина и, если не ошибаемся, г. Феоктистова![430]

Теперь мораль:

Из сего сравнения научитесь, читатели, не судить о людях по наружности, а ценить истинное достоинство везде, где бы оно ни оказалось. Вы часто возвеличивали пьемонтского графа в ущерб французскому; теперь вы видите, что поступили в отношении к последнему несправедливо. Отдайте же ему должную честь, и если блеск заслуг его не столь ярок, как его собрата, припишите его единственно различию положений, а никак не недостатку внутреннего достоинства. Знайте, что жемчужина – всегда жемчужина. Обстановка может измениться, но внутреннее достоинство и истинное значение жемчужины останутся всегда те же.

[Кондратий Шелухин]

Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура [431]

Западная Европа в переполохе, всего более, разумеется, французы: граф Камилло Бензо Кавур внезапно скончался, утром 6 июня, после шести кровопусканий в два дня. Доктора, видите, думали сначала, что болезнь Кавура есть обыкновенный прилив крови, повторявшийся с ним нередко; но потом нашли, что у него перемежающаяся лихорадка, и после кровопусканий стали его пичкать хиной; вскоре, однако, приметили, что это – тиф, и стали давать опять что-то другое… А когда уже не было никакого средства спасти человека, решили, что это у него подагра бросилась на верхнюю часть груди и на мозг. Туринцы очень рассержены на докторов; французы еще не знают подробностей, но, без всякого сомнения, рассердятся еще больше, вероятно рассердятся не меньше, чем на злодейства друзов в Сирии[432].

Да и как не сердиться? Смерть Кавура, по выражению кого-то из государственных мужей Англии, есть бедствие для всего цивилизованного мира, следовательно тем более для итальянцев и тем более для французов: известно, что французы теперь привыкли смотреть на Италию не только как на свою собственность, но даже больше – как на имение, находящееся у них в опеке. И вдруг они теряют доверенного человека, который вел все их счеты и выносил на своих плечах большую долю ответственности!.. Понятно, что для них эта потеря гораздо ужаснее, чем для самих опекаемых, пользовавшихся благодеяниями доверенного человека…

– Ah, je ne sais, quel parti l’empereur prendra-t-il a present… Apres la mort de Cavour il reste tout-a-fait degage[433], – таинстветнно говорил мне вчера за обедом один француз и, погруженный в политические соображения, не взял даже следующего кушанья…

В самом деле, положение французов теперь очень печально: ну что, как их погонят вдруг на днях драться с итальянцами? И стыд и горе, а делать нечего – пойдешь, потому – сила, и против нее ничего не поделаешь… А все-таки нехорошо… И вот французы, как только прослышали о смерти Кавура, принялись убеждать и заклинать итальянцев, чтобы они уж постарались вести себя хорошенько, как было при Кавуре, так-таки совершенно как будто бы он и не умирал. Особенным усердием отличились журналы так называемого либерального оттенка, служащие выражением передовых мнений французов. Они решительно не уступили журналам официальным и даже отчасти превзошли их в благонамеренности. Правда, «Pays»[434] очень решительно возвестил, что итальянцы и без Кавура должны остаться кавурианскими, иначе могут потерять свою свободу; a «Constitutionnel», объяснивши то же в других словах, прибавил надежду, что, «впрочем, народ, освобожденный Франциею, сумеет не попасть опять в рабство». Это, как видите, очень сильно и хорошо. Но недурно в своем роде рассудила и «Presse»[435], уверяя, что не только всё, достигнутое Италией, было делом Кавура, но что и в будущем опять-таки надо полагаться на него же или на его политику, и вследствие этого, рекомендуя итальянцам заняться ничем иным, как приготовлением статуи Кавуру, которая должна быть ему поставлена в зале итальянского парламента в тот день, когда он соберется в Капитолии!..

В этом же роде рассуждает и «Siecle», главный редактор которого сам удостоился статуи от итальянцев за любовь к итальянскому делу: он заклинает Италию «продолжать славное дело, которому Кавур дал свое бессмертное имя»[436]. Словом, французы поют хором: «Будьте, милые дети, умны и послушны, не вздумайте пошалить, пользуясь недостатком надзора; поверьте – гувернер умер, но розги остались… Не принуждайте же нас прибегать к розгам… Это было бы очень больно нашему опекунскому сердцу». И для лучшего подтверждения обязательных увещаний вслед за журнальными статьями летит из Парижа в Турин телеграфическая депеша, предвещающая «неудовольствие, если бы главою нового министерства назначен был Раттацци». Раттацци, видите ли, хотя и совершенное политическое ничтожество, но считается честным человеком и был против уступки Ниццы и Савойи…