Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - [77]

Месяца три тому назад я описывал в «Современнике» мое собственное впечатление от Кавура. Оно не было благоприятно для покойника. По всей вероятности, я судил его даже слишком строго, потому что это был первый государственный человек, которого пришлось мне видеть вблизи, на поприще его общественной деятельности, рассуждающим о делах, отчасти знакомых мне. Теперь я читаю во всевозможных некрологах, и итальянских и иностранных, – что это был если не самый лучший, то, уж конечно, один из немногих самых лучших государственных мужей всего света, настоящих, прошедших и будущих. Мне лично, признаюсь, это не дает особенно лестного понятия о всех прочих-то героях на том же поприще: «если этот был чуть не лучше всех, – думаю я, – хороши же должны быть остальные-то!..» Но ясно, что читатель не должен разделять моего образа мыслей, ибо в суждениях о Кавуре меня, конечно, уже предупредили «С.-Петербургские ведомости», вероятно не преминувшие оплакать «великую потерю» всего цивилизованного мира и пустить в ход несколько глубокомысленных соображений о том, что теперь будет с Италией и с Европой…

Я, впрочем, и не намерен излагать теперь своих суждений, отчасти потому, что повторять их слишком много не стоит, отчасти же и потому, что хочу подражать одному благородному итальянцу. Итальянец этот должен был явиться в суд в Неаполь по поводу одной статейки, оскорбительной для личности Кавура; как раз накануне дня, назначенного для суда, пришло известие о смерти министра; журналист немедленно объявил, что он лучше готов подвергнуться какому угодно наказанию без суда, нежели позволит себе представить в свою защиту резоны против человека, «тело которого еще не остыло». Его объявление признано было резонным, и – что же сделали? Сделали то, что следовало: решили подождать, пока тело остынет, и отложили заседание суда до следующей недели.

Я поступаю еще самоотверженнее: не отлагаю только, а совсем оставляю мои неприязненные размышления о знаменитом покойнике и вместо суда над ним хочу изобразить теперь его биографию.

Может быть, и в этом предупредят меня «С.-Петербургские» или «Московские ведомости» или, еще вероятнее, – «Современная летопись Русского вестника»; но их соперничества я не боюсь: мой труд должен взять верх в благонамеренности. Я пишу по трем биографиям и по нескольким брошюрам о министерстве Кавура, которых иначе нельзя назвать, как самыми бессовестными панегириками.

«Виктор Эммануил имел счастие встретить человека с убеждением глубоким, холодно-страстным, терпеливым и смелым, человека, которого ничто не могло удалить от его цели и который прямо, без уклонения, привел Пьемонт, короля и Италию к освобождению. Этот человек – Кавур. В Сардинии только и есть два имени – Виктор-Эммануил и Кавур. Когда пьемонтцы произносят эти имена – их сердце бьется сильнее и слезы благоговения и радости подступают к глазам. Они не говорят: граф Кавур, а просто: граф. Он для них всё. Всё, что сделало из Пьемонта страну благородную, мудрую, славную, свободную, – всё пришло от Кавура, и за то беспредельна признательность к этому министру – великому и простому, простому, как деловой человек, великому, как благодетель».

Так начинает жизнеописание Кавура один французский биограф, писавший в 1859 году[437]. Тогда еще не могло прийти в голову Итальянское королевство; но я не сомневаюсь, что и теперь биограф готов повторить то же самое, подставив вместо Пьемонта слово Италия. Тем не менее остается несомненным тот факт, что граф Кавур – личность пьемонтская и что самым горячим его поклонникам вплоть до Итальянской войны не вспадало на мысль делать из него общеитальянского героя, несмотря даже на подвиги его на Парижском конгрессе. И мы признаемся, что с такой точки зрения гораздо удобнее обозревать жизнь туринского министра, почему мы и постараемся удержаться на ней сколько возможно долее.

Французский биограф претендует, что предки Кавура вышли в люди очень недавно, чуть ли не при Карле-Альберте; но француз в этом случае является жалкою жертвою своего легкомыслия. По тщательнейшим исследованиям, родословное древо Кавуров теряется в сумраке времен. Известно по крайней мере, что в половине XIII столетия один из его предков владел поместьями в маленькой республике Кьери[438], существовавшей тогда в Пьемонте, и что папа Иннокентий IV дал ему грамоту, исключавшую его из общего церковного проклятия, которое постигло тогда бедную республику. Как видите, история застает род Кавуров в очень благородных расположениях.

По матери Кавур происходил от рода савойского и умел ценить это. Однажды в палате, когда какой-то депутат стал говорить дурно о савойцах, Кавур прервал его восклицанием: «Сердце мое возмущается, когда обижают савойцев, потому что в жилах моих течет немножко савойской крови…» Мы замечаем это затем, чтоб поставить на вид читателю, каково же должно быть самоотвержение Кавура, решившегося для пользы отечества уступить Савойю императору французов. Указывали на Гарибальди, огорчившегося уступкою его родного города – Ниццы; Кавур, в свою очередь, мог указать на себя. Правда, впрочем, что понятия этих людей о спорном вопросе были несколько различны: Гарибальди чувствовал себя итальянцем и свой город принадлежащим Италии; Кавур же находил, что как Ницца, так и Савойя в особенности – вовсе с Италией ничего общего не имеют, а естественнейшим образом принадлежат Франции.